История Рима (с иллюстрациями) - Сергей Иванович Ковалёв

почти равны: около 26 тыс. человек на каждой стороне. Характер местности не дал возможности использовать боевые качества фаланги. Филипп потерпел полное поражение, потеряв более половины своих войск. Он отступил в Македонию и отправил послов к Фламинину для переговоров.

Римский главнокомандующий не склонен был затягивать войну: Антиох с армией и флотом в это время появился в Малой Азии, и Фламинин опасался, что сирийский царь идет на помощь Филиппу. Поэтому он принял македонские предложения. С Филиппом заключили перемирие на 4 месяца под условием уплаты 200 талантов и выдачи заложников. Текст мирного договора был окончательно утвержден в Риме, а его проведение в жизнь поручили сенатской комиссии из 10 человек вместе с Фламинином.

Филипп должен был отказаться от всех завоеваний, очистить Грецию, выдать военный флот, за исключением нескольких судов, вернуть пленных и перебежчиков и заплатить 1 тыс. талантов контрибуции: половину — немедленно, а остальную сумму — равными взносами в течение 10 лет. Относительная умеренность договора 196 г. показывает благоразумие и предусмотрительность сената, который не хотел ожесточать Филиппа, стремясь использовать его как союзника в неизбежной войне с Антиохом.

Эллинистическая эпоха всегда была богата колоритными личностями. Одной из них был Филипп V — царь Македонии с 221 по 179 гг. — достойный противник римлян на Востоке. Теодор Моммзен дает яркую характерстику македонскому царю: «Филипп не был тем человеком, какой был в то время нужен для Македонии, но он не был и полным ничтожеством. Это был настоящий царь и в лучшем, и в худшем смысле этого слова. Основной присущей ему чертой было стремление к неограниченной и нераздельной власти; он гордился своей порфирой, но гордился и имел право гордиться не ею одною. Он выказывал не только храбрость солдата и сметливость полководца, но и высокий ум в управлении государственными делами всякий раз, как была задета честь Македонии. Щедро одаренный и здравым смыслом, и остроумием, он располагал к себе всякого, кого хотел, и особенно самых даровитых и образованных людей, как, например, Фламинина и Сципиона; он был приятным собеседником за кубком вина и был опасен для женщин не одним только высоким саном. Но вместе с тем это был один из самых кичливых и самых нечестивых людей, каких породил его наглый век. Он имел обыкновение говорить, что никого не боится, кроме богов, но давал повод думать, что это были те же боги, которым постоянно приносил жертвы начальник его флота Дикеарх, — Безбожие (Asebeia) и Беззаконие (Paranomia). Для него не была священной жизнь его советников и тех, кто помогал ему приводить в исполнение его замыслы, а свою злобу на афинян и Аттала он удовлетворил уничтожением замечательных памятников и знаменитых произведений искусства; ему приписывается политическое правило, что умертвивший отца должен умертвить и его сыновей. Он, быть может, и не находил наслаждения в жестокости, но был совершенно равнодушен к чужой жизни и к чужим страданиям, и в его непреклонном и черством сердце не было места для той непоследовательности, которая одна только делает людей терпимыми. Он так решительно и так резко объявлял во всеуслышание, что неограниченного монарха не могут связывать никакие обещания и никакие требования нравственности, что именно этим создал для своих замыслов самые непреодолимые препятствия. Ему нельзя отказать ни в проницательности, ни в энергии, но с этими качествами странным образом соединялись нерешительность и беспечность; это объясняется отчасти тем, что он был призван к неограниченной власти, когда ему было только 17 лет, и что его неистовые выходки против всякого, кто препятствовал его самовластию возражениями или неприятными советами, оттолкнули от него всех самостоятельных советников» (Моммзен Т. История Рима. Т. I. М., 1936. С. 655—656).

«Освобождение» Греции

Первая статья мирного договора провозглашала свободу греков: «Вообще всем эллинам, как азиатским, так и европейским, быть свободными и пользоваться собственными законами»[184]. Это было весьма ответственное заявление. Как оно претворилось в жизнь? На истмийских играх летом 196 г. при огромном стечении народа глашатай торжественно возвестил: «Римский сенат и полководец с консульской властью Тит Квинкций, победивши в войне Филиппа и македонян, даруют свободу коринфянам, фокидянам, локрам, эвбейцам, ахеянам фтиотским, магнетам, фессалийцам, перребам, предоставляя им не содержать у себя гарнизонов, не платить дани и жить по отеческим законам»[185].

При первых же словах поднялся такой шум, что ничего нельзя было расслышать, поэтому глашатай вторично вышел на середину ристалища и повторил свои слова. Раздался неистовый взрыв рукоплесканий.

«Когда рукоплескания стихли, — говорит Полибий, — уже никто не обращал решительно никакого внимания на борцов. Все как бы в состоянии экстаза говорили, не умолкая, или друг с другом, или сами с собою, а по окончании игр в избытке радости и признательности едва не задавили Тита»[186].

«Дело едва не дошло до беды, но Квинкцию было 33 года, и его силы поддерживала не только присущая юному возрасту крепость, но и радость от столь великой славы, плоды которой он теперь пожинал. Но ликование на этом не иссякло, оно длилось много дней, изливаясь в благодарственных рассуждениях и речах: есть ли в мире другой такой народ, что на собственный счет, своими силами и на свой страх ведет войны во имя свободы других, и это не для жителей сопредельных земель, не для близких соседей, не для обитателей того же материка — нет, они даже пересекают моря, да не будет во всем мире держав неправедных, да торжествует повсюду право, божеский и людской закон! Единственным словом глашатая освобождены разом все города Греции и Азии! Даже надеяться на такое мог лишь дерзновенный ум, а уж довести до дела — тут потребны небывалая доблесть и небывалое счастье»[187].

Мы не можем заподозрить Фламинина в неискренности: честолюбивое желание быть освободителем греков играло известную роль в его политике. Точно так же нельзя отрицать, что некоторая и притом влиятельная часть нобилитета была далека от того, чтобы сознательно придать «освобождению» Греции характер ловко разыгранной комедии. Однако для римского сената в целом прокламирование греческой свободы было прежде всего определенным этапом его восточной политики. Эта политика делала только первые шаги. Римляне чувствовали себя на Балканах еще очень нетвердо, несмотря на победу над Филиппом. Антиох одной ногой стоял уже в Европе, намерения его были неизвестны. При таких условиях нужно было завоевать симпатии греков, вырвать их из-под влияния Филиппа и, самое главное, противопоставить в Греции свою политику политике Антиоха. Если Рим не освободит Грецию, что