Собрание сочинений в 9 тт. Том 2 - Уильям Фолкнер

самое лучшее, что бывает у человека. Придет, к примеру, вечером усталый, а тут ему музыка играет — и отдыхает человек, лучше-то как еще отдохнуть? Я видел такие, которые закрываются, как чемоданчик, с ручкой — носи его с собой куда хочешь.

— Что он делает, по-твоему? — спрашивает Джул. — Я бы за это время десять раз отнес лопаты.

— Пускай его. Не забывай, он ведь не такой, как ты, проворный.

— Чего же ты мне не дал отнести? Нам еще ногу твою лечить, а то завтра домой не уедем.

— Да успеется. Интересно, сколько такая машина стоит в рассрочку?

— Рассрочивать-то что? — сказал Джул. — Из каких денег ее купишь?

— Мало ли как бывает, — я сказал. — Думаю, у Сюратта я бы мог купить такой за пять долларов.

Вернулся папа, и поехали к Пибоди. Пока мы у него были, папа сказал, что сходит в парикмахерскую, побреется. Ну, а вечером сказал, что у него есть дело, — говорит, а сам в сторону смотрит, волосы влажные, прилизаны, и пахнет от него одеколоном, — но я сказал, пускай его, я бы и сам не прочь послушать еще этой музыки.

Утром он опять ушел, потом вернулся, велел запрягать и собираться, а он нас встретит — и, когда они ушли, говорит:

— У тебя, верно, нет больше денег.

— Пибоди дал мне только за гостиницу расплатиться, — я сказал. — Нам ведь больше ничего и не надо?

— Да, — сказал папа, — да. Нам ничего не надо. — А сам стоит и не смотрит на меня.

— Если что-то надо, я думаю, Пибоди нам… — сказал я.

— Нет, — сказал он. — Больше ничего. Вы подождите меня на углу.

Ну, вывел Джул упряжку, пришел за мной, уложили меня в повозке на тюфяк и поехали через площадь к углу, где папа велел ждать, — ждем в повозке, Дюи Дэлл с Вардаманом бананы едят, потом видим, они идут по улице. У папы вид виноватый, но как бы задиристый, словно что-то натворил и знает, что маме это не понравится — а в руке чемоданчик, и Джул спрашивает:

— Кто это?

Тут мы видим, что изменил его не чемоданчик вовсе — лицо изменилось, и Джул говорит:

— Зубы вставил.

И точно. Кажется, на фут вырос, голову держит высоко, сам виноватый, но гордый, — а потом увидели за ним ее, тоже с чемоданчиком, — женщина с утиной фигурой, вся наряженная, глаза выпуклые и смотрят твердо: мол, попробуй что скажи. Мы сидим и глядим на них, — Дюи Дэлл и Вардаман с раскрытыми ртами и недоеденными бананами в руках, — а она выходит из-за папы и смотрит на нас с этаким вызовом. И тут я вижу, что чемоданчик у ней в руке — как раз такой маленький граммофон. И точно, оказался граммофон, запертый и аккуратненький, как на картинке, и каждый раз, когда придет по почте новая пластинка, а мы сидим зимой дома и слушаем ее, я думаю: как нехорошо, что Дарл не может с нами порадоваться. Но для него же так лучше. Этот мир — не его мир; эта жизнь — не его жизнь.

— Тут, значит, Кеш, Джул, Вардаман и Дюи Дэлл, — говорит папа, виноватый, но гордый, с новыми зубами и прочим, хотя на нас не смотрит. — Познакомьтесь с миссис Бандрен.

СВЯТИЛИЩЕ

роман

I

Притаясь за кустами у родника, Лупоглазый наблюдал, как человек пьет. От шоссе к роднику вела еле заметная тропинка. Лупоглазый видел, как он высокий, худощавый мужчина без шляпы, в поношенных брюках из серой фланели, с переброшенным через руку твидовым пиджаком, — сошел по ней, опустился у родника на колени и стал пить.

Родник бил из-под корней бука и растекался по извилистому песчаному ложу. Его окружали густые заросли тростника и шиповника, кипарисов и эвкалиптов, сквозь них пробивались лучи невидимого солнца. Притаившаяся где-то рядом птичка прощебетала три раза и смолкла.

Пришедший пил, касаясь лицом своих бесчисленных дробящихся отражений. А когда оторвался, заметил среди них колеблющееся отражение шляпы Лупоглазого, хотя перед этим не слышал ни звука.

Подняв голову, он увидел невысокого человека, держащего руки в карманах пиджака, с губы его косо свисала сигарета. На нем был черный костюм с тесным, приталенным пиджаком. Штиблеты и подвернутые брюки были заляпаны грязью. Лицо у него было странного бескровного оттенка, словно освещенное электрической лампой; в солнечной тишине эта фигура с заломленной набок шляпой и чуть оттопыренными локтями казалась плоской, словно бы отштампованной из жести.

Позади него птичка запела опять, снова прощебетала три раза: незамысловатый, проникновенный звук раздался в мирной, безмятежной тишине, тут же воцарившейся вновь, словно бы оградив это место от всего мира, но вдруг ее нарушил рокот автомобиля, который пронесся по шоссе и затих вдали.

Пришедший стоял у родника на коленях.

— В кармане у вас, очевидно, пистолет, — сказал он.

Лупоглазый разглядывал его словно бы двумя черными кнопками из мягкой резины.

— Спрашиваю я, — сказал Лупоглазый. — Что там у тебя в кармане?

Из карманов переброшенного через руку пиджака выглядывали смятая фетровая шляпа и книга. Пришедший потянулся к нему.

— В котором?

— Не показывай, — сказал Лупоглазый. — Скажи так. Рука пришедшего замерла.

— Там книга.

— Что за книга?

— Обыкновенная. Из тех, что читают люди. Некоторые.

— Ты читаешь книги? — удивился Лупоглазый. Пришедший так и держал руку над пиджаком. Лупоглазый и он глядели друг на друга через родник. Перед лицом Лупоглазого вился дымок сигареты, от дыма одна сторона его лица скривилась, и оно казалось маской, вырезанной с двумя выражениями сразу.

Достав из кармана брюк грязный носовой платок, Лупоглазый прикрыл им задники штиблет и присел на корточки, не спуская глаз с пришедшего. Было около четырех часов майского дня. Так, глядя друг на друга, они просидели два часа. Птичка на болоте то и дело принималась щебетать, словно по расписанию; еще два невидимых оттуда автомобиля пронеслись по шоссе и затихли вдали. Птичка защебетала снова.

— И конечно же, вам невдомек, как она называется, — сказал пришедший. Очевидно, вы совсем не знаете птиц, кроме тех, что поют в клетках по вестибюлям гостиниц или подаются на блюдах по цене четыре доллара.

Лупоглазый не ответил. Он сидел на корточках в тесном черном костюме, разминая маленькими ручками сигареты и сплевывая в родник, правый карман его пиджака тяжело отвисал. Кожа отливала мертвенной бледностью. Нос был с легкой горбинкой, а подбородок отсутствовал вовсе. Лицо казалось деформированным, будто у восковой куклы, брошенной возле жаркого огня. По жилету паутинкой тянулась платиновая цепочка.

— Послушайте, — сказал пришедший. — Меня зовут Хорес Бенбоу. Я