Раненый город - Иван Днестрянский

— Но ведь точность у него больше и пуля, если в руку попадет, из пятки выйдет!

— Сначала попадите! Давайте серьезно. Вам лично особые мучения раненого из вашего оружия нужны? К чему это? И потом, в уличном бою открыто расположенного противника, на которого рассчитан этот автомат, почти не бывает. Открыто только мирные граждане, спасаясь, бегают. Это их, значит, надо вензелями, от пяток до ушей, простреливать? Они от этого в первую очередь и страдают. Потому что какой-то садист дал задание спроектировать оружие, которое, помимо всего прочего, максимально затруднило бы лечение раненых. С другой стороны, самые обычные уличные препятствия и укрытия, за которыми прячется в городе враг, он часто не пробивает. Его длинная пуля в полете легко отклоняется при касании о препятствия, сплошные рикошеты дает! По улице, засаженной деревьями, где стены с обеих сторон, столько рикошетов бывает, что часть пуль сыплется обратно на головы тем, кто стреляет! Они залетают в замкнутые дворы и вообще черт-те куда, вы себе даже не представляете! Почему столько рассказов и слухов о снайперах? Ведь не только потому, что их много было, но еще от этого самого свойства малокалиберного автомата! Щелкнуло воина своей же пулей по каске — и сразу «Караул, нас обстреливают снайперы»!

Для них это — откровение.

— Ну-у!

— Вот вам и ну! Я просто скажу: АК-74 — это оружие не солдата, а убийцы. Глупое подражание американцам, воевавшим против полураздетых вьетнамцев. А мы с какими партизанами, с каким безоружным народом собирались воевать? В настоящем бою с ним солдат наполовину безоружен. Можно больше патронов с собой взять, говоришь? Ну, скажи, на фига тебе больше патронов, если ни одним из них ты врага поразить не можешь?!

— Так зачем тогда его на вооружение приняли?!

— Не знаю. Могу думать только, что из-за нашей любимой доктрины общевойскового боя. В расчете на то, что воевать придется только в большой войне, где заранее все расписано и организовано. Бежит солдат с автоматом, а рядом пулеметы и пушки с минометами, да поспешают могучие танки! Сверху авиация летит, как на парад, бомбы кидать. Делать ну просто ничего не остается, кроме как отстреливать сумасшедших врагов, кто из окопов выскочит от всего этого в ужасе. Только туфта все это. Совсем другой оказалась моя война. Нормальной организации боя я не видел. Она проваливается. Поддержки нет. И в гробу солдат. А ему домой, к семье надо. Жить хочется! И на жизнь эту всем тем, кто сидит выше комбата, плевать! Ничему наши командующие за много лет не научились… Знали, что национализм — это непримиримый враг, что националисты ударят. Но вместо того, чтобы к этому готовиться, русские генералы и тираспольские полковники нас успокаивали. Рассказывали, как они уже со всеми договорились. Офицеров, таких как Костенко, кто тревогу бил, судить грозились. А потом — здравствуйте, я ваша тетя! У румын артиллерия и минометы на высотах, БТРы и БМП на всех дорогах, а нам суют в руки пукалки: нате вам автоматы, что весят меньше… Сами же — задний ход. За провал обороны никто не в ответе! Все пали за Родину! Слава героям! А хитрые п…расы живы и довольны. Мотай на ус, воин!

— Ну ты намалевал картину! — от такого попрания авторитетов удивленный миротворец переходит на ты.

— Картину?! А что, думаешь, в твоей российской армии не может случиться то, что произошло с нами? Я тебе не про живопись, а про жизнь и смерть… Ты ведь по городу ходил? Не заметил случайно, что приднестровские позиции разбиты намного сильнее румынских? Так спроси себя, какой ценой их удерживали и удержали? Чем за это, пока политики за рекой шушукались и каждый «лишний» ствол дать боялись, плачено?!

— Чего злитесь, я же не обидеть вас хотел, лейтенант!

— Я не злюсь. Я хочу, чтобы ты понял и прозрел сейчас. И увидел, как все здесь оказалось похоже на Отечественную войну. Когда у нас все было и все не там, где надо. Когда те, кто мог командовать, сидели в тюрьме, а кто не мог — командовали. Не надо прозревать потом, кровью в своих глазах и дырами в своей шкуре! Не для того нас с тобой рожали матери. Поэтому техника, полностью готовая к бою, должна быть на месте, в частях, а не в кармане у генералов, которые все раздумывают, применять ее или не применять. При таком подходе она гибнет не в бою, а на складах! Эта техника должна отвечать конкретным условиям боя и вооружению противника, а не выдуманной потребности тащить на солдатской заднице на полкило веса меньше! Захочешь жить, слона на горбу потащишь! А отвечать за то, куда и когда из нее стрелять, должен серый и небритый пехотный майор, а то и сержант. Вздорно думать, что они хуже и глупее генерал-майора, потому что сидят на передовой, а не в уютных штабах! И, самое главное, обманывать и зря успокаивать всех не надо. Нельзя казнить офицеров, которые в силу своего долга возражают и говорят об опасностях и ошибках. А иначе каждый раз будет, как здесь и как пятьдесят лет назад, когда немцы взводом пехоты и одной-двумя грамотно расположенными пушками уничтожали целые советские батальоны, а генералы по телефону бесновались: как же так, вас была тысяча человек с рогатками, а вы не справились с одним взводом с пушкой! Элементарной перестрелкой не в силах командовать, а под свои вселенские теории уже оружие подгоняют. Мы тебя облагодетельствовали, солдат! Теперь у тебя не просто рогатка, а с больно стукающим облегченным камнем!

Молчат.

— Из вас кто-нибудь потом в военное училище собирается?

Отвечают что да, конечно.

— Вот если поступите, вспомните мои слова. Там я, правда, не учился, но, как начался горбачевский бардак, стал искать военные учебники и читать. В книге по тактике, скажу, нашел все, за исключением этой самой тактики. Как действовать в условиях применения ядерного или химического оружия, там есть. Как выкопать ротный узел обороны землеройной техникой, тоже есть. Политподготовка, разумеется, разъясняется как важнейшая вещь для успеха в бою. Типовые схемы движения и атаки массой войск… А вот о том, как действовать, когда противник ни ядерного, ни химического оружия не применяет, какова обычная тактика пехоты, у которой просто ни черта нет — ни саперных машин, ни тяжелого оружия, ни заботливого командования, — там об этом не сказано. И о том, каковы конкретные особенности этой тактики в зависимости от местности, тоже ни гу-гу. Одни общие слова. На кой ляд мне знать про кубометры копания ротного узла обороны, если нет бульдозера и каждая лопата ценится, будто она из серебра? Зачем мне вся эта мудрость ученых генеральских голов, когда они не предусмотрели как раз того, что случилось: действий в самом обычном, а не вселенском конфликте, в условиях нехватки сил и средств, в условиях поражения! Тихой сапой вернулись к тому, за что получили в морду и потеряли миллионы жизней в сорок первом… Может, не везло мне с этими книгами, но из этой книжной тактики ничего здесь применить не пришлось. Учили меня те, кто раньше порох нюхал, а я поначалу еще обижался, возмущался, терпел… Прозрел только, когда дали нам румыны в хвост и в гриву! Теперь думаю: боже, сколько же я еще всего не знаю, сколько таких же, как я, неумелых по всем республикам и границам поляжет костьми…

Еще помолчали. На такой ноте обрывать разговор нехорошо. Угощаю их сигаретами, и, когда вновь спрашивают, как националисты били город артиллерией, отвечаю спокойно: