Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Шон подбежал уже совсем близко, и оставшиеся два пса услышали его крики.

Но услышал и леопард. Хищник вскочил и попытался уйти. Но как только отвернулся – Тиф бросился вперед и вцепился ему в задние лапы. Зверь снова развернулся и присел, готовясь к прыжку.

– Ко мне! Брось его! Ко мне, Тиф, ко мне!

Но Тиф понял этот крик превратно, подумав, будто Шон подбадривает его. Пес выплясывал перед леопардом, уворачиваясь от острых когтей, и это очень раздразнило зверя. Силы теперь несколько сбалансировались. Шон понимал: если собаки оставят леопарда в покое, он убежит. Шон шагнул вперед и наклонился, чтобы поднять камень и бросить в Тифа, отогнать его – это решило бы проблему. Но как только выпрямился – увидел, что леопард внимательно наблюдает за ним. В животе у Шона шевельнулся червячок страха.

Зверь приготовился броситься на него. Шон понял это, увидев, что леопард прижал уши и плечи зверя сжались, как взведенные пружины. Шон отбросил камень и схватил висящий на поясе нож.

Леопард оттопырил губы и обнажил желтые зубы. Голова его с прижатыми ушами стала похожа на змеиную.

Вдруг хищник метнулся вперед, словно стелящаяся по земле молния, – обе собаки так и прыснули прочь. Бег этой кошки, рассчитанный на длинный прыжок, был легок и прекрасен. Зверь буквально стлался по короткой траве навстречу Шону. Потом взвился в воздух: высоко, быстро и легко.

Шон почувствовал сильный удар и одновременно боль. Удар отбросил его назад, а боль вышибла дух из легких. Когти зверя вонзились ему в грудь, Шон чувствовал, как они царапают ему ребра. Он схватил зверя за горло, изо всех сил стараясь удержать пасть леопарда подальше от своего лица, – Шон уже чуял тяжелый запах его смрадного дыхания.

Они покатились по траве. Когтями передних лап леопард удерживал Шона, вцепившись ему в грудь. Шон ощутил, как поднимаются задние лапы хищника, чтобы, как граблями, пройтись ему по животу. Чтобы помешать зверю, он отчаянно повернулся и одновременно вонзил нож ему в спину. Леопард заревел, задние лапы снова поднялись, когти впились Шону в бедро и порвали ногу до колена. Страшная боль пронизала его, и он понял, что ранен очень серьезно. Леопард снова поднял лапы. На этот раз смерти, кажется, не избежать.

Но не успели когти свирепой кошки вонзиться в тело Шона, как в ногу леопарда вцепились зубы Тифа; упираясь передними лапами, собака рванула ногу зверя на себя, и теперь леопарду стало не до Шона. В глазах Шона потемнело, заплясали яркие огоньки. Он вдавил нож в спину леопарда еще глубже к позвоночнику и резко рванул лезвие вниз – так мясник рубит большие куски мяса на котлеты. Леопард снова пронзительно закричал, все тело его затряслось, а когти еще глубже вошли в плоть Шона. Шон глубоко, длинным порезом рубанул еще раз, и еще, и еще. Обезумев от боли, он яростно кромсал зверя, из которого хлестала кровь, смешиваясь с его собственной. Наконец он оторвался от хищника и откатился в сторону.

Собаки, рыча, продолжали терзать дикую кошку. Но леопард был уже мертв. Шон выронил нож и притронулся к рваным ранам на ноге. Из них текла густая, как патока, темно-красная кровь, ее было очень много. В глазах сгущалась темнота, мрак словно засасывал его в свою воронку. Нога, казалось, была где-то далеко и совсем чужая – не его нога.

– Гарри, – прошептал он. – Гарри, о боже! Прости меня. Я поскользнулся, я не хотел этого, я просто поскользнулся…

Воронка всосала его, и больше не было никакой ноги, сознание поглотил мрак. Время – вещь текучая, весь мир – текучий, он течет, он движется в полном мраке. И солнце тоже темное, только боль одна непоколебима и тверда как скала в этом темном, мятущемся море. И в этом мраке – неотчетливое лицо Катрины. Он пытается попросить прощения. Хочет сказать, что так уж вышло, совсем случайно, но ему мешает боль. Она плачет. Он знает, что она все поймет, и снова возвращается в темное, зыбкое море. Потом поверхность моря вспенивается, ему становится жарко, очень жарко, он задыхается, но боль всегда рядом, она как скала, за которую можно держаться. Вокруг клубится пар, который поднимается над морем, густеет и принимает очертания женщины; он думает, что это Катрина, но вдруг видит, что у женщины голова леопарда, и дыхание ее смердит, как смердит охваченная гангреной нога.

– Не хочу тебя, я знаю, кто ты такая! – кричит он ей. – Не хочу, это не мой ребенок!

Видение снова превращается в пар, пляшущий серый пар, а потом возвращается к нему на звякающей цепи и что-то невнятно тараторит, из серого туманного рта извергается какой-то желтый вздор, и вместе с ним приходит страх. Шон отворачивается, закрывает лицо, стараясь держаться боли, ведь только боль реальна и нерушима.

Потом, когда прошла уже тысяча лет, море замерзло; Шон шагает по льду: куда ни глянь – всюду только лед. О, как здесь холодно и одиноко! Дует ветер, и этот холодный слабый ветерок что-то печально нашептывает ему в уши, а Шон все держится за свою боль, прижимая ее к себе, потому что он одинок и реальна одна только боль. Потом появляются другие фигуры, они везде вокруг; они двигаются по льду, эти темные фигуры, торопятся куда-то, все стремятся в одну сторону; окружая его толпой, подталкивают и увлекают за собой, и он теряет свою боль, теряет ее в этой отчаянной спешке. И хотя лиц не видно, он знает, что некоторые плачут, а некоторые смеются. Все вместе они спешат куда-то вперед. И вот наконец приходят туда, где во льду перед ними разверзлась глубокая расселина. Глубокая и широкая: отвесные стены ее белы, потом белизна переходит в бледную зелень, дальше стены становятся синими и, наконец, в самом низу – непроницаемая чернота; кое-кто из фигур радостно бросается вниз, распевая песни во время падения. Другие отчаянно цепляются за края, бесформенные лица исполнены страхом. Третьи ступают в пустоту устало, как странники после долгих блужданий. Как только Шон видит расселину, он начинает сопротивляться, бросается обратно, пытаясь пробиться сквозь толпу, но та влечет его вперед, тащит к краю провала, и ноги его скользят. Вот он уже вцепился пальцами в скользкий край ледяного обрыва. Он борется, кричит и борется, но мрачный провал засасывает его ноги. Тогда он просто тихо ложится, провал смыкается, и он остается один. Закрывает глаза, и к нему снова возвращается тихо пульсирующая в ноге боль.

Шон открыл глаза и увидел перед собой лицо Катрины. Она была рядом – бледная, с огромными глазами, потемневшими до голубизны. Он попытался поднять руку, чтобы коснуться ее лица, но не смог и пошевелиться.

– Катрина, – сказал он и увидел, что глаза ее от удивления и счастья вспыхнули зеленым светом.

– Очнулся… Ох, слава богу! Ты очнулся.

Шон повернул голову и посмотрел на брезент фургона.

– Долго?.. – спросил он шепотом.

– Пять дней… Не разговаривай, прошу тебя, не разговаривай.

Шон закрыл глаза. Чувствуя неимоверную усталость, он сразу уснул.

Когда Шон проснулся, Катрина помыла его. Мбежане ей помогал, поднимал его, поворачивал, и его большие, с розовыми ладонями руки становились особенно нежны, когда он прикасался к больной ноге Шона. Катрина и Мбежане смыли с него запах болезни, поменяли повязки. Шон наблюдал, как работает Катрина; время от времени она поднимала голову, и они улыбались друг другу. Один раз он собрался с силами и задал Мбежане вопрос: