Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов

балете так, чтобы зрителя пробило – ах вот, оказывается, что хотел сказать нам автор «Котлована»! Всё верно, и чаще прочих к подобным аргументам прибегают музыкальные обозреватели и искусствоведы. Прибегают, вполне осознавая, что их задача именно в том и состоит, чтобы, слив в помои профессиональные спекуляции, растолковать как существо искусства в целом, так и его отдельных проявлений. Парадокс.

Ведущая (заинтересованно). Вы это утверждение оспариваете? Что музыку не передать словами, а прозу не сплясать?

Август. В известной мере.

Ведущая. В какой именно?

Август. Вот в этой: насколько верно представление, что музыка способна поведать о себе только звуками. И вообще, не выглядит ли статус того или иного художественного случая как заведомо невыговариваемого определённой внутренней разладицей в искусстве? Если кто-то полагает, что, «когда не думаешь, то многое становится ясно», и в состоянии благодушной созерцательности твердит, будто и впрямь существуют вещи, о которых не сказать словами, – так пусть, чёрт возьми, попробует сказать о них как-нибудь иначе. Ведь заявляет же человек о своём присутствии через мелодию души, через настырный позывной – смыслу произносимых слов при этом обычно не придают значения, однако позывной поддаётся осмыслению и, стало быть, дальнейшей передаче.

Ведущая. О каком позывном вы говорите?

Август. Неважно. Просто позывной. Вы распознаёте его, стоит только прислушаться к чьей-нибудь речи. Именно так – не вникнуть в суть, а просто вслушаться в мелодию. Слова – всего лишь звуки, ноты, из которых складывается песенка души.

Ведущая (дружелюбно улыбается). Запишу себе в дневник в качестве домашнего задания.

Август. Но если так устроено…

Ведущая (внезапно возбудившись). Скажите, и у меня есть позывной?

Август. Есть.

Ведущая. И вы его слышите?

Август. Чтобы его услышать, надо перейти в режим приёма.

Ведущая. Понятно.

Август. Я продолжаю?

Ведущая. Конечно.

Август. Но если так устроено, что каждому из нас, кем бы он ни был, в надежде быть услышанным необходимо бесконечно высвистывать свою мелодию души, то и Создатель творящими глаголами, вероятно, заявляет о Себе. Таков Его Зов. Зов с большой буквы. Однако мы слышим (если слышим) этот Зов иначе, чем земную музыку – ведь благодаря ему, Зову, мы есть то, что есть, пусть по глухоте своей и не разбираем небесного о себе замысла. Благодаря Зову с большой буквы и гора есть гора, сбрасывающая снежную лавину, и ветер есть ветер, шарящий под рубашкой. Если дельфины – мастера эхолокации – во тьме пучины непрерывно окликают сущее, криком принуждая его проявиться, то Зов Создателя, Его творящие аккорды изначально призывают сущее к существованию. То есть призывают мир к бытию – со всеми пребывающими в нём дельфинами, снежными вершинами и мерцающими звёздами. Симфония-заклинание, которой покорна материя, – вот это да, вот это то, о чём мечтать не стыдно! Но для того, чтобы подобное сыграть, сначала надо научиться слышать.

Ведущая (озадаченно). Как всё, оказывается, сложно.

Август. Да, научиться слышать. А мы не слышим. И наша музыка вовсе не тождественна музыке как таковой, Его Музыке. Музыке с большой буквы. В сравнении с ней наша музыка выглядит скованной, робкой, даже боязливой, как будто опасается, что её вот-вот разглядят со всех сторон и обнаружат изъян, которого она стыдится. Более того, Музыка с большой буквы в своей полноте вообще недоступна для нас как нечто цельнозвучащее, ибо диапазон её шире возможностей нашего слуха. А то, что мы потребляем в виде повседневного музыкального сопровождения, в действительности за редким исключением оказывается помехой, ширмой, звуковой завесой, как треск в эфире, заглушающий почти неразличимую волну. Бряцание лиры, адресованное только человеческому уху и не имеющее отношения к потустороннему первоисточнику, не имеет и небесного мандата от Музыки. Совпадение имени – курьёз, омонимия. Не более того. Но если ты услышал звучание той, запредельной, пусть и в урезанном формате, ты уже не думаешь, искусство ли это, хороша ли она и ласкает ли твой слух – ты чувствуешь лишь необходимость этой музыки, её первородную законность. Как передать? Многие в бессилии опускали руки от невозможности донести до кого-то ещё то, что они в действительности слышали. Нотный текст «Картинок с выставки» Мусоргского полон апподжиатур, диких акцентов, спорадической альтерации и невозможных в исполнении динамических указаний – в пьесе «Катакомбы» композитор настаивает на одновременном усилении и ослаблении силы звучания в пределах одного вертикального созвучия. То же самое в партитурах модернистов, того же Дебюсси. Почему так? Да потому, что запись этой музыки – всего лишь несовершенное, приблизительное отражение её подлинного, потустороннего звучания.

Ведущая (волнуется, но старается не подавать вида). Боюсь, наши зрители не вникнут во все нюансы ваших рассуждений. Слишком много профессиональной специфики.

Август (смотрит на ведущую, моргает). Это не сложно. В позднем Средневековье толкователи церковных песнопений вооружились понятием musica fi cta – мнимая музыка. Этот термин служил для описания высоты звука, который добавлялся певцами или музыкантами во время исполнения и находился за рамками строя musica recta – истинной музыки в соответствии с системой гексахорда Гвидо Аретинского. Не вдаваясь в детали современного толкования термина «мнимая музыка» – довольно произвольного и сильно отличающегося от описания musica fi сta авторами Средневековья, – силён соблазн использовать его как метафору подавляющего массива звучащей ныне музыки. В противоположность музыке истинной, Музыке с большой буквы.

Ведущая (язвительно). Действительно, ничего сложного. Отдельное спасибо, что доверяете музыкальной эрудиции нашей аудитории и не вдаётесь в детали.

Август. Я хочу сказать, что линейка звуков, доступных нашему уху, имеет довольно чёткие пределы. Ни ультразвук, основу удивительного сонара дельфинов и крылатых мышей, ни инфразвук – зов океана, трепет тверди – человеческий слух не различает, поскольку в нашем чувствилище, по общему мнению, отсутствует орган, отзывающийся на эту частоту. Стало быть, сектор слышимого – лишь ограниченная часть истинной музыки. Однако и в таком виде она оказалась востребована – именно потому, что представляла собой врата в иное. Как и всякий трансперсональный опыт, эта первичная востребованность породила злоупотребления. Шаманское зелье пошло по рукам в виде приятного расслабляющего наркотика. Магический кристалл затуманился – слух определил для себя пределы желанного и в них замкнулся. Примерно таким образом слышимая истинная музыка превратилась в мнимую музыку. С тех пор запертый в границах приятного формата слух привычно внимает звучанию угодного обманутому уху шумового фона – запущенному по кругу строю обесцененных созвучий в разнообразных, порой весьма изящных вариациях. Обладай человек чувствилищем дельфина, наша мнимая музыка тут же избавилась бы от большей части заключённого в ней мусора, поскольку в оглашённой реальности китообразных и сладкая N, и Иванов на остановке,