Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

— Не смотрите на земских, которым дорога их казна и их жизни! Встаньте против беззакония, ведь мы для того и несём свой сан!

Теперь взывать было попросту не к кому, бояре запуганы казнями, святители — угрозой казни.

И всё же Собор пошёл не так, как обещал государю архиепископ Пимен. Уж как старался новгородец, отрабатывая ожидаемый митрополичий сан, как старался! Уже пробормотали что-то невнятное свидетели, привезённые с Соловков. Их держали взаперти на хлебе и воде, ясно давая понять, что ждёт, если произнесут хотя бы одно неверное слово. Игумен Паисий единственный, кто посмел изрыгать хулу, почти глядя в лицо обвиняемому. Услышав его слова, Филипп сначала недоумённо вскинул глаза на своего бывшего помощника. Кто это говорит о скаредности? Паисий, который лучше других знает, сколько сил и своих денег вложил в обитель Филипп? Как расцвёл монастырь при его игуменстве... Как честно служил своей обители ныне опальный митрополит все годы, пока в ней жил...

Чем же его так запутали или обольстили? Наверное, чем-то очень большим. Боится смерти или мучений? Но ложью губит душу, неужто о том забыл? Или всё же обольстили? Мало игуменства, хочется ближе к государю? Неужто из его беды урока не извлёк?

Филипп, казалось, не слышал бесчестных слов, которые произносил Паисий, он лишь смотрел с немым укором грустными, всё понимающими глазами. И от этого соловецкому игумену становилось всё хуже и хуже. Но вместо того чтобы отказаться от своих чёрных слов, Паисий, точно следуя чьей-то злой воле, всё больше и больше клеветал на Филиппа. Только заметив Пимена, впившегося взглядом в игумена, митрополит понял, под чью дудку поёт Паисий, и грустно вздохнул:

— Чадо! Что посеешь, то и пожнёшь!

Конечно, он оказался прав. Паисий не только не получил епископства, но и был сослан в Волоколамский монастырь под жестокий досмотр. Предательство редко награждается добром, обычно — по заслугам!

Когда перед святителями встал вызванный на суд Иона, в душе Филиппа на миг наступил настоящий мрак. Если и этот станет лгать, как Паисий, то в кого же верить?! Но уже через минуту глаза митрополита потеплели и даже засветились, верный Иона вдруг стал в полный голос рассказывать о деяниях Филиппа в Соловецкой обители, о построенных храмах, о щедрых дарах, о его святости!..

И не глядя на Пимена, можно было понять, что тот позеленел. Как и государь. Не хватало только объявления Филиппа святым при жизни! Недовольно поведённая бровь Ивана Васильевича, следом нахмуренные брови Пимена, и вот уже Иону взашей выталкивают из палаты, объявляя едва ли не еретиком! Государь насмешливо посмотрел на митрополита: вот и расправились с единственным твоим защитником! Как теперь запоёшь?

Но Филипп оправдываться не стал, его слова были обращены не к святителям, решавшим его судьбу, им бесполезно сейчас даже кричать, не то что к совести взывать, а к царю:

— Государь! Напрасно ухмыляешься, думая, что боюсь! Я и смерти не боюсь, не то что тебя. Неугодны мои укоры в твоих зверствах? Так лучше мне смерть принять, чем быть митрополитом при твоих мучительствах и беззаконии...

Пока митрополит говорил, руки его уже снимали митрополичьи регалии. Филипп вопреки клятве сам слагал с себя сан! Глаза государя забегали, вот это ему было совершенно ни к чему. Нет, он желал надругаться над непокорным митрополитом, а вот так просто и буднично... да ещё и сам...

— Нет, Филипп! Хотя обвинения против тебя достаточные, — многие мысленно усмехнулись при этих словах, но благоразумно промолчали, — я хочу, чтоб в день святого Михаила ты службу отслужил...

Что ещё задумал государь? К чему ему служба? А царь продолжил, насмешливо кривя губы:

— Пусть народ услышит от тебя словеса полезные...

И Филипп вдруг разозлился: пусть услышит! Прав государь, в одном прав — слагать с себя сан вот так, среди трусов и предателей, негоже. Нет, надо прилюдно, чтоб вся Москва о том знала, чтобы люди видели, что не за скопидомство и скаредность уходит из митрополитов Филипп, а злой волей государя! Может, хоть тогда что-то поймут. Не один Иван Васильевич помнил бунт после пожара 1547 года, митрополит тоже не забыл, что бывает, когда волнуется народ.

Он уже понимал, что именно скажет всей Москве по окончании службы в соборе, согласно кивнул, а святители наперебой все уговаривали не отказывать государю, провести службу...

По Москве пронёсся слух, что Филипп будет вести службу в последний раз перед отречением от сана в Успенском соборе на день святого Михаила 8 декабря. Народу собралось тьма, никто не хотел верить, что единственный человек, не побоявшийся открыто укорить государя, покидает Москву!

И тут Иван Васильевич проиграл митрополиту. Если бы он послушал совета осторожного Афанасия Вяземского и попросту дал Филиппу отслужить и уйти, то народ довольно быстро бы успокоился. Но простить опальному митрополиту открытые укоры на людях государь не мог! Взыграло ретивое.

— Дать ему отслужить и уйти?! Да ты с ума сошёл?! Его казнить прилюдно мало, а ты мне советуешь отступиться! Не-е-ет... Филипп у меня повоет! Я ещё не решил, как казню. — Царь даже зажмурился от удовольствия при мысли о возможных мучениях Филиппа. А Вяземскому было не до митрополита. Вот посоветовал, на свою голову! Как бы самому не составить компанию Филиппу. И он принялся вместе с Басмановым придумывать способы казни. Но им было далеко в придумках до самого Ивана Васильевича.

— Сожгу на костре, словно колдуна... Нет, велю зашить в медвежью шкуру и затравлю собаками... Спущу кожу полосами с живого...

И Вяземский снова едва удержался от опасного возражения: а как на это посмотрят москвичи? Мысленно махнул рукой и стал поддакивать.

На Михаила в Успенском соборе яблоку негде упасть. Стояли не дыша, боясь пропустить хоть слово из речи митрополита. Государя не было, но тот часто появлялся уже к середине службы. Стараясь не думать о его возможном приходе, Филипп оглядывал пришедших людей. Для себя он решил сначала провести службу, а потом высказать об опричнине всё, что думает. И в этом была его ошибка. Иван Васильевич не мог допустить, чтобы из уст опального и оттого ещё более уважаемого митрополита сорвалось хоть слово осуждения. В самый торжественный момент собор стали заполнять опричники. Их чёрные одеяния, точно страшная грязь, заливали пространство храма, выдавливая из него москвичей. А через толпу смутившихся людей, бесцеремонно расталкивая стоящих, к митрополиту пробирались Алексей Басманов с Малютой Скуратовым.

Филипп уже понял, что договорить ему не дадут. Мелькнула мысль: дали бы хоть закончить. И этого не позволили. Грубо прервав митрополита посреди недосказанного слова, Басманов принялся громко вычитывать постановление собора о низложении Филиппа с митрополии за неподобающее поведение во время его игуменства. Никто не понимал, что происходит. Только сам митрополит невесело усмехнулся: перехитрил его государь!

Додумать едва успел, Басманов принялся срывать с него митрополичью одежду, сбил митру. Прихожане, ахнув, даже чуть отступили подальше. Такого никогда не видывали, чтоб измывались над святым отцом в храме?! Но заступиться не успели. Или не посмели...