"Мертвая рука". Неизвестная история холодной войны и ее опасное наследие - Дэвид Хоффман

Целью чумного оружия было незащищённое население. «Это было талантливое решение — они переменили подход, вернулись к традиционному использованию биологического оружия как средства массового уничтожения», — говорил Джонс.

Потом Пасечник рассказал, что его институт получил задание: разработать метод распространения аэрозоля с аппарата, летящего в шестидесяти метрах над землёй. Пасечник не занимался этим аппаратом — только системой распыления — британцы легко догадались, что летало на такой высоте — крылатые ракеты, которых так боялись из-за их способности ускользать от радаров. Крылатую ракету со смертоносными веществами можно было запустить с подводной лодки. Она распылила бы микробов по пути к цели и затем исчезла бы. Мысль об этом всполошила всех, кто допрашивал Пасечника.

За месяцы этих бесед британцы получили представление не только о традиционных патогенных организмах, но и о более сложной генетической инженерии, которой занимались в Кольцове и Оболенске. Хотя институт Пасечника был специализированным, он был в курсе большой программы по укреплению устойчивости болезней к антибиотикам. Пасечник также рассказал британцам о том, как учёные пытались обмануть иммунную систему тела. Он аккуратно отмечал, в какой области исследования не принесли плодов; он говорил, что усовершенствованная чума была продуктом не генной инженерии, а обычных методов селекции. Он также рассказал, что в числе целей была генетическая модификация туляремии — мечта Домарадского, — но в полевых испытаниях этот продукт проявил себя неудачно.[645]

Пасечник знал многих людей в этой системе, в том числе начальство — Алибекова и Калинина, работавших в головной структуре «Биопрепарата» на Самокатной улице в Москве. Он был в курсе названий и задач отдельных военных предприятий, занимавшихся биологическим оружием в Загорске, Кирове и Свердловске. Он знал о масштабном производстве сибирской язвы в Степногорске. Информация, полученная от Пасечника, убедительно подтверждала, что Советский Союз нарушил кондицию о биологическом оружии и обманывает весь мир. Советские власти скрывали свои преступления под множеством слоёв маскировки, но Пасечник сорвал их все.

После этих откровений в британской разведке и политических ведомствах начались осторожные дискуссии: знали ли реформаторы Горбачёв и Шеварднадзе о том, что в советских пробирках хранятся столь опасные вещества? Пасечника забросали вопросами о Горбачёве. Он отвечал, что если Шеварнадзе знал об этом, то и Горбачёв должен был знать. Так работала система. Пасечник был уверен, что Шеварднадзе участвовал в нескольких совещаниях на высшем уровне в 1988 году. Анализ Дэвиса также говорил в пользу этой точки зрения.

Но если Горбачёв был в курсе, то британцам следовало поставить под сомнение свои представления о нём. Тэтчер первой из западных лидеров объявила, что с Горбачёвым можно иметь дело. Буш — после почти года колебаний — также планировал свою первую встречу с Горбачёвым. Можно ли было с ним иметь дело? Или же это был лидер страны и системы, в обход международных договоров создавшей и производившей самое разрушительное биологическое оружие, с каким сталкивалось человечество?

В Лондоне объединённый комитет разведки подготовил на основе откровений Пасечника короткую докладную записку. Первым получателем таких докладов всегда значилась Её величество королева. Вторым — премьер-министр Тэтчер.

***

В начале ноября 1989 года, когда Пасечника ещё допрашивали, рухнула Берлинская стена. Летом Венгрия открыла границу с Австрией. Тысячи граждан Восточной Германии хлынули в посольства ФРГ в Будапеште и Праге. В октябре Горбачёв побывал в Берлине и дал понять, что Советский Союз не будет вмешиваться — этот урок он вынес из своего жаркого визита в Прагу после советского вторжения 1968 года и из самокритичных бесед со своим лучшим другом Млынаржем. На вечерней церемонии при свете факелов в Берлине молодые активисты, которых специально отбирали организаторы, поразили Горбачёва. Проигнорировав реакционера, партийного босса Эриха Хонеккера, тоже стоявшего на трибуне, они стали кричать: «Перестройка! Горбачёв! Помогите нам!»[646] Горбачёв стал символом перемен, сотрясавших теперь фундамент империи, которой он правил. В начале ноября новое правительство Восточной Германии под влиянием волнений и протестов общественности разрешило поездки на Запад через Чехословакию, и десятки тысяч людей наводнили дороги. Правительство поспешно составило новые правила перемещений, которые планировалось объявить 10 ноября; но решение случайно огласили па правительственной пресс-конференции вечером 9 ноября.[647] В программе новостей предположили, что граждане Восточной Германии смогут получить визы на пограничных пунктах, чтобы немедленно покинуть страну, и началось настоящее безумие. Поползли слухи, что все ограничения на поездки снимаются. К вечеру тысячи людей собрались у Берлинской стены. Пограничники, не получившие никаких инструкций, просто открыли ворота. Берлинская стена была разрушена через двадцать восемь лет после того, как её возвели. Раскол Европы подошёл к концу.

В 15:34 по вашингтонскому времени репортеров пригласили в Овальный кабинет. Буш нервно вертел авторучку. Позднее он вспоминал, что чувствовал неловкость. Он, как всегда, осмотрительный, беспокоился, что его комментарии могут спровоцировать жёсткие ответные меры со стороны Советов. Воспоминания о бойне на площади Тяньаньмэнь были ещё свежи. Лесли Стал из «CBS News» заметил, что «это вроде бы наша великая победа в большой битве Востока и Запада, но что-то я не вижу на вашем лице восторга. Мне интересно, что вы думаете об этом».

— Я не из тех, кто реагирует эмоционально, — ответил ему Буш.[648]

На следующий день, 10 ноября, Черняев записал в дневнике: «Берлинская стена рухнула. Закончился целый этап в истории социализма».

После падения стены перед Горбачёвым замаячили ещё более суровые времена. Советская экономика быстро шла ко дну: наступили острый дефицит продуктов и зерновой кризис, производство нефти сокращалось. Перестройка не смогла поднять качество жизни. На заседании Политбюро в день падения Берлинской стены Горбачёва заботила не Восточная Европа, а вероятность дезинтеграции Советского Союза — республики начали откалываться. Руководители Эстонии и Латвии незадолго до этого заявили Горбачёву, что «у них есть чувство, что нет другого варианта, кроме как выйти из состава СССР»; об этом Горбачёв и сообщил Политбюро.[649]