Дочь фараона - Георг Эберс

При этом поразительном доказательстве силы большинство Ахеменидов разразилось восторженными криками, а ближайшие друзья победителя побледнели и безмолвно смотрели то на дрожащего от бешенства царя, то на Бартию, сиявшего гордостью и сознанием подвига.

Камбис был страшен. Он чувствовал, как будто стрела, дрожавшая в мишени, пронзила его собственное сердце, его достоинство, силу и честь. Искры сверкали у него перед глазами, в его ушах шумела буря, щеки его пылали, и правая рука судорожно сжимала руку стоявшего подле него Прексаспа. Тот ясно понял, что выражало давление царской десницы и тихо прошептал: «Несчастный Бартия!»

Наконец, царю удалось совладать с собой. Молча бросил он брату золотую цепь, приказал вельможам следовать за собой и ушел из сада. В своих покоях он порывисто ходил взад и вперед и заливал свое бешенство вином. Вдруг он, казалось, на что-то решился, велел всем придворным, кроме Прексаспа, выйти и, оставшись с ним наедине, вскричал хриплым голосом, с блуждающим, опьяненным взглядом:

– Такую жизнь нет сил выносить! Спровадь врага моего со света, и я назову тебя моим другом и благодетелем!

Прексасп затрепетал, пал ниц перед владыкой и с умоляющим видом простер к нему руки. Но Камбис был слишком пьян и слишком ослеплен ненавистью, чтобы понять это движение царедворца. Он вообразил, что посол хочет выразить поклоном свою преданность, велел ему подняться и прошептал, как бы боясь услышать свои собственные слова:

– Действуй быстро и тайно! Никто, кроме тебя и меня, не должен знать о смерти выскочки. Головой ответишь, если узнают. Ступай и, когда исполнишь, возьми из казны сколько хочешь. Но будь осторожен: у мальчика сильная рука и он мастер находить друзей. Когда он станет прельщать тебя сладкими речами, вспомни о своей жене и о своих детях!

Тут он выпил еще полный кубок неразбавленного вина, шатаясь подошел к дверям покоя и, уже стоя спиной к Прексаспу, с угрожающим видом подняв кулак, проговорил хриплым голосом и заплетающимся языком, как бы обращаясь к самому себе:

– Горе тебе и твоим родным, если бабий герой, счастливчик, вор моей чести, останется жить!

Он давно уже вышел из залы, а Прексасп все еще неподвижно стоял на прежнем месте. Честолюбивый, но не бесчестный слуга деспотов был подавлен данным ему страшным поручением. Он знал, что в случае отказа исполнить преступный план царя его и его близких ждет смерть или немилость. Но он любил Бартию, и все существо его возмущалось при одной мысли о совершении тайного убийства. Упорная борьба происходила в его сознании и продолжалась, когда он уже давно оставил дворец. На пути к дому ему встретились Крез и Дарий. Он спрятался от них за выступ ворот одного большого египетского дома, вообразив, что они прочтут преступление на его лице. Проходя мимо, Крез говорил:

– Я строго разбранил Бартию за его неуместное молодечество, и мы должны благодарить богов, что Камбис, в припадке ярости, не наложил на него руки. Теперь он, по моему совету, уехал вместе с женой в Саис. На этих днях ему не следует показываться, потому что при взгляде на него гнев опять может вспыхнуть; а у властителя всегда найдутся бессовестные слуги…

При этих уже издалека долетевших словах Прексаспа болезненно передернуло, как будто Крез его самого уличил в гнусности. Под влиянием этого чувства он решил, чего бы ни стоило, не пятнать своих рук кровью друга и, уже гордо выпрямившись, дошел до отведенного ему дома. У дверей выбежали ему навстречу оба его сына, которые, для свидания с отцом, тайком прокрались с места игр детей Ахеменидов, всегда следовавших за войсками и царем. Со странным, ему самому непонятным волнением прижал он красавцев-детей к своей груди и еще раз их обнял, когда они объявили, что сейчас же должны возвратиться к месту игр, иначе будут наказаны. Войдя в дом, он увидел любимую жену, которая играла с последним ребенком – хорошенькой маленькой девочкой. Еще раз испытал он прилив того же непонятного чувства; но совладал с собой, боясь проговориться перед молодой женой, и вскоре ушел к себе.

Наступила ночь.

Спать он не мог и в тяжком искушении тревожно метался в постели. Мысль, что отказом исполнить желание царя он погубит жену и детей, со страшной ясностью представлялась его бессонному взору. Решимость исполнить доброе намерение оставила его; и те же слова Креза, которые доставили победу благороднейшим его чувствам, теперь его соблазнили: «…у властителя всегда найдутся бессовестные слуги!…» Эти слова, конечно, клеймили его позором, но они напоминали ему, что если он ослушается, то найдется сотня охотников исполнить повеление царя. Эта мысль вскоре взяла верх над всеми другими. Он вскочил с постели, осмотрел и перепробовал многочисленные кинжалы, в порядке висевшие на стене спальни, и самый острый положил на столик подле дивана.

Потом он в задумчивости начал ходить взад и вперед по комнате, часто подходя к окну, чтобы взглянуть, не наступает ли день, и освежить пылающую голову.

Когда мрак ночи уступил сияющему утру и звон меди, сзывавший мальчиков к молитве, опять напомнил ему о сыновьях, он еще раз попробовал кинжал. Мимо него прошла толпа богато одетых придворных, направлявшихся ко дворцу, и он заткнул кинжал за пояс. Наконец, из женских покоев донесся до него веселый смех младшего ребенка. Он порывисто надел свой тюрбан и, не простившись с женой, вышел из дому. В сопровождении нескольких рабов направился он к Нилу, бросился в лодку и приказал гребцам везти себя в Саис.

Через несколько часов после происшествия на стрельбище Бартия, по совету Креза, возвратился, вместе с молодой женой, в Саис. Они застали там Родопис, которая под влиянием какого-то непреодолимого чувства заехала к ним вместо того, чтобы проплыть в Наукратис. Ей рассказали о падении Бартии при выходе на берег после прогулки. Кроме того, она собственными глазами видела, как сова пролетела с левой стороны у самой его головы. Этих дурных примет было вполне достаточно, чтобы смутить ее сердце, не чуждое предрассудков, и сильнее возбудить в ней желание не расставаться с молодой четой. Она тотчас решила подождать в Саисе возвращения внучки.

Супруги обрадовались дорогой, неожиданной гостье и, дав ей вволю натешиться с маленькой правнучкой, Пармисой, провели в приготовленные для нее покои. Это были те самые покои, где несчастная Тахот провела последние страдальческие месяцы своей жизни. С глубоким чувством взглянула гречанка на разные безделушки, показывавшие не только пол и возраст покойной, но и ее наклонности и образ мыслей. На туалетном столике стояли всякого рода баночки и флаконы с разными составами, притираниями, духами и маслами. В коробке, чрезвычайно искусно сделанной в виде нильского гуся, и в другой, с изображением арфистки, хранились богатые золотые украшения царской дочери, а это металлическое зеркало с ручкой в виде спящей девушки когда-то отражало ее прекрасное, нежно-румяное лицо. Все убранство комнаты, от красивого ложа на львиных ногах до изящных гребней из слоновой кости, лежавших на туалете, доказывало, что бывшая обитательница этих покоев любила внешнюю прелесть жизни. Золотой систр и тонкой работы набла с давно лопнувшими струнами напоминали о наклонности к музыке, а лежавшая в углу сломанная прялка из слоновой кости и неоконченные сетки из стеклянных бус свидетельствовали о любви к женским работам.