Мемуары «Красного герцога» - Арман Жан дю Плесси Ришелье

Но бывают времена, когда все вокруг словно сговорились, чтобы увеличить зло и уменьшить действенность целебных средств, когда судьба начинает, но не может закончить начатое, когда надежда обретает некоторую свободу, но лишь для того, чтобы сделать пребывание в темнице еще более горьким.

Сей несчастный принадлежал к сословию военных и в молодости был гугенотом; затем он стал католиком, даже капуцином, однако религия не смогла обуздать его резкий ум, и пыл первого порыва со временем поугас; он стал причинять столько бед своим учителям, что они были вынуждены прибегнуть к строгости; обозленный и язвительный, в 1607 году он отправился в Рим жаловаться Его Святейшеству; там, имея в качестве противника кардинала Монополи, горячо любившего учение капуцинов, в котором он был воспитан, а также получил свой сан, он выдвинул против себя самого жестокие обвинения перед Его Святейшеством и поддержал их с таким вопиющим бесстыдством, что сей добрый пастырь, который скончался тогда же, по мнению окружающих, умер от огорчения.

Наконец он получил от Его Святейшества отпущение грехов, разрешение жить так, как ему хотелось, и позволение быть священником в миру; он стал носить сутану, однако дух его был далек от духа священнослужителя, – скорее, он внутренне тяготел к своему первому призванию, пока в конце концов Господь, истинный Судия, не выбрал для него удел быть обвиненным в смерти другого человека; в результате навета он был постыдно возведен на эшафот и колесован за грехи, коих не совершал; его тело и протокол процесса были сожжены после его смерти, как недостойные упоминания впредь.

Он умер раскаявшимся, однако нимало не переживая из-за бед, в коих очутился; слушая, как ему читают приговор, он протянул руку одному из помощников палача, дабы тот мог прощупать его пульс и убедиться, что он ничуть не взволнован происходящим.

Но оставим этого несчастного и вернемся к Королеве, которая, проведя взаперти девять дней, 4 мая покинула Париж, чтобы снова быть запертой в другом месте, хотя и более просторном, чем то, которое она занимала в столице.

Все утро ей наносили визиты: слезы навещавших были красноречивее, нежели их уста; все жалели ее, хвалили ее осторожность, столь великую, что ахи и охи принцев и принцесс не могли вызвать ее слез на глазах или иных слов, кроме как: «Если мои поступки не понравились Королю, моему сыну, они разонравились и мне самой; но однажды, я уверена, он поймет, что они были направлены на его благо.

Что касается маршала д’Анкра, мне жаль его душу, я сожалею о том, что пришлось сделать Королю, дабы эту душу освободить. Вы огорчаетесь из-за меня, судя обо мне по себе, но я уже давно просила Короля избавить меня от участия в его делах».

После обеда Король пришел к ней попрощаться. Когда она увидела его, сердце ее, обычно далекое от любых волнений, так сильно забилось, что слезы брызнули из ее глаз; затем она обратилась к Королю со словами, прерывавшимися рыданиями: «Господин мой сын, нежная забота, которую я проявляла о Вас, пока Вы были малы, трудности, которые я преодолевала, чтобы сохранить Ваше государство, перед Богом и людьми оправдывают меня и свидетельствуют, что у меня не было иной цели, кроме соблюдения Ваших собственных интересов.

Я не раз просила Вас принять на себя заботу о государстве, но Вы считали, что мои усилия небесполезны, и просили меня продолжать править; я повиновалась из уважения к Вашей воле, а также потому, что было бы низостью покинуть Вас в беде. Если Вы сочтете, что, оставив дела, я недостойна места, куда могла бы с почетом удалиться, то Вы все равно увидите, что я всегда стремилась обрести покой лишь в Вашем сердце и славе своих дел.

Знаю, что мои враги превратно истолковали Вам мои намерения и мысли; однако дай Бог, чтобы, после того как они воспользовались Вашим малолетством, чтобы изгнать меня, они не постарались воспользоваться моим отсутствием, дабы причинить Вам зло. Лишь бы они не тронули Вас, а я охотно забуду, что они сделали против меня».

Король, уведомленный Люинем о том, что может сказать Королева, и наученный, как отвечать, только и ответил, что для него настал час править своим государством самостоятельно и что он всегда и везде останется ее преданным сыном.

Он разрешил всем желающим попрощаться с Королевой перед ее отъездом; двери были открыты для всех; выражения лиц и манеры поведения у пришедших попрощаться с ней были различными. Кое-кто вовсе не пришел. Всех, кто явился, она встречала ровно, оставаясь почти неподвижной, и выглядела так, будто собралась на прогулку в один из своих отдаленных замков.

Она уехала 4-го числа, сопровождаемая дочерьми и всеми принцессами, провожавшими ее. При прощании с ними она так и не заплакала. Это объясняли по-разному, в зависимости от того, как к ней относились: одни тем, что она была потрясена обрушившимся на нее ударом, иссушившим слезы; другие – свойствами нации, к коей она принадлежала; те, кто хорошо к ней относился, – добродетелью и силой ума.

Некоторые утверждали, будто она была сама бесчувственность; а Люинь счел, что пламя мести сжигало ее сердце до такой степени, что вытеснило чувство жалости даже к самой себе; это утвердило его во мнении, что она никогда не простит его, а потому он постарался приложить все усилия, дабы помешать ей когда-нибудь вернуться к Его Величеству.

Она уезжала без внешних признаков сожаления, а большинство отнеслось к ее отъезду с радостью, поскольку маршал д’Анкр вызывал такую неприязнь у народа, что никакие беды Королевы не могли смягчить этой неприязни. Она вышла из Лувра, одетая просто, в сопровождении всех своих слуг с печатью грусти на лицах; и не было никого, кого бы эта скорбь, сродни похоронной, не потрясла бы.

Видеть Государыню, незадолго до этого полновластно правившую большим королевством, оставившей трон и следующей среди бела дня – а отнюдь не ночью, когда темнота могла бы скрыть ее несчастье, – через толпу, на виду у всего народа, через сердце ее столицы, было поистине удивительно. Однако отвращение, испытываемое народом к ее правлению, было столь стойким, что в толпе даже слышались непочтительные слова, и это было солью для ее душевных ран.

Четырьмя днями ранее супругу маршала д’Анкра препроводили из Лувра в Бастилию, а некоторое время спустя, по решению парламента, – в Консьержери; парламент опирался на письма Короля, адресованные двору, в которых он желал, чтобы ее, как и ее соучастников, судили в память о ее муже.

Когда она вошла ночью в Бастилию, ее прибытие наделало столько шуму, что Господин Принц проснулся и, узнав, в чем дело, почувствовал облегчение от того, что избавился от такого врага, как она. Однако когда ее увезли, чтобы предать суду, Господин Принц устрашился столь кровожадного начала нового царствования.

12 мая Король приказал опубликовать указ, в коем объявлял, что министры, давшие Его Величеству дурной совет, поступили против совести; в тексте было много противоречий. С одной стороны, указ признавал верность принцев и утверждал, что они и не могли поступить иначе, ввиду злобных замыслов маршала д’Анкра, использовавшего армию Его Величества, чтобы притеснять их; с другой стороны, указ свидетельствовал, что принцы вооружались незаконно и что они не должны были искать иной защиты, кроме как в справедливости Его Величества.