Последний орк - Сильвана Де Мари

Женщина не сводила глаз с того, что Аврора вложила в ее ладонь, разъеденную водой от бесконечной стирки.

Плечи ее расправились, голова поднялась, и взгляд наполнился гордостью.

Она была вдовой человека, казненного Судьей по ложному обвинению в предательстве. Теперь благодаря Авроре ее никто больше не назовет женой предателя.

Честь ее мужа, отца ее детей, была восстановлена.

Ей не придется больше утешать их после очередных камней, которыми мальчишки забрасывают детей предателей.

Самая темная часть ее ада осталась позади.

— Если бы ценой моей жизни, — продолжила Аврора, окидывая взглядом толпу, — я могла искупить все преступления моего отца, то я отдала бы ее не задумываясь. Я могу лишь сказать, что боль и память о них останутся со мной навсегда и что я пришла просить о чести сражаться и умереть за город Далигар и за его повелительницу.

Последовало недоуменное бормотание. Роби поняла, что теперь уж с нее точно хватит. Потом все мысли исчезли, и осталась лишь дикая радость, что она жива и что ее дочь рядом с ней.

— Нужно что-то сказать. После победы всегда что-то говорят, — зашептал Джастрин, появившийся возле нее неизвестно откуда.

Розальбе не пришлось долго думать. После того как она увидела Аврору на коленях перед жертвой жестокой несправедливости ее отца, Роби вспомнила, что в обязанности короля также входило воздавать честь и наказывать за бесчестие.

Она осталась жива, но не всем повезло так же.

Последним напряжением воли она собрала то, что осталось от ее сил, и возвысила голос над толпой:

— Лодки орков уничтожены, катапульты сожжены. Северный берег очищен огнем. Выжившие орки вынуждены спасаться вплавь, бросив свое оружие. Мост, по которому они могли вновь отвоевать свои позиции, сожжен. В настоящий момент город неприступен, и один из берегов Догона освобожден от орков.

Ее слова вновь вызвали радостные крики, но в этот раз Розальба жестом остановила их.

— Я отправилась с шестью всадниками. И вернулась с пятью, — продолжила она. — Мы потеряли одного воина, который пролил свою кровь за то, чтобы город увидел завтрашний день.

Розальбе не пришлось спрашивать, кто был родственником погибшего. Сдавленные рыдания направляли ее взгляд: пожилая мать, молодая жена и оглушенный шумом ребенок у нее на руках. Толпа проследила за взглядом королевы. Роби не знала, что сказать. Она задумалась, что говорят в таких случаях, и попыталась подобрать слова, которые звучали бы не слишком глупо и бессмысленно. Она вспомнила лицо юноши, его темные глаза, веснушки.

— Он отдал жизнь за вас, — с трудом проговорила она. Роби далеко не была уверена в правильности выбранных слов. Больше всего ей хотелось молчать. — Так он доказал вам свою любовь, — добавила она.

Народ смотрел ей в рот, не пропуская ни одного слова. Роби подумала, что обязанностью короля было еще и утешать своих подданных.

— Пожертвовав собой, он спас город, — неуверенно проговорила она.

Должно быть, это было сказано правильно, потому что во взгляде родных наряду с болью появился оттенок гордости. Ее слова, звучавшие, как ей казалось, неуверенно, все остальные воспринимали как медленную и торжественную королевскую речь.

— Настоящие короли вручают награды, — прошептал Джастрин. — Что-то, что дарует честь семье погибшего и будет передаваться из поколения в поколение.

Взгляд Розальбы упал на золотую цепь, которую вручил ей перед смертью граф Далигара. Уставшими руками она отцепила одну из пластинок с гербом графства. Церемониймейстер снял со своего плеча ленту и передал Роби. Продев ленту в отверстие пластинки, она подошла к вдове убитого, надела ей на шею этот наскоро учрежденный орден и слегка кивнула, на что женщина ответила глубоким поклоном.

Многие из присутствующих не смогли сдержать слез.

Роби вернулась к церемониймейстеру, забрала у него свой меч и, не имея сил даже вложить его в ножны, направилась к своим покоям.

Белая вуаль, пропитанная кровью, упала на землю. Чтобы поднять ее, нужно было сделать слишком большое усилие, да и плечо больше не кровоточило — Роби оставила вуаль там, где она упала.

Комендант королевского дворца поклонился при ее появлении.

— Госпожа, — пробормотал он и исчез.

Когда она подошла к постели, Ангкеель уже сидел возле Эрброу.

— А ну, подвинься, глупая курица, — прошептала Роби и, по-прежнему сжимая эфес, упала на кровать. Затем выпустила меч из рук и, обняв Эрброу, заснула.

Эрброу проснулась задолго до рассвета. По ту сторону высокого и узкого окна, разделенного пополам тонкой колонной, взошла луна и осветила ветреную ночь. Эрброу огляделась в поисках сияния волос отца или зеленых крыльев дракона, но ее окружала лишь строгая и зловещая белизна незнакомых стен.

Ночью, должно быть, случилось что-то ужасное: в воздухе стоял дым и множество других жестоких запахов, таких как ярость или боль. Вечно она не знала, что происходит вокруг.

И папы, который объяснял ей разные вещи, тоже больше не было.

Она видела, как он улетал на крыльях дракона, и теперь она тоже знала ощущение полета. Чудесное чувство, но ей нужен был папа. Еще ей хотелось плакать, но мама сказала, что нельзя. Если бы она поплакала, то этот ледяной ком у нее в груди растаял бы. Ей хотелось, чтобы мама взяла ее на руки, тогда она услышала бы биение сердечек братиков — может, и от этого ледяной ком хоть чуть-чуть растаял бы. Но мама не могла взять ее на руки: она постоянно должна была делать что-то другое.

Окончательно проснувшись, Эрброу заметила, что мама спала рядом с ней. На мгновение она утешилась, но тут лунный свет озарил комнату, и Эрброу увидела кровь. Кровь на мамином лице, на платье, на волосах, то есть на том, что от них осталось. Мама была ранена. Девочка положила руку на мамино плечо, на небольшую рану под разорванным платьем, из которой все еще сочились капли крови, и залечила ее. На нее нахлынула усталость, и Эрброу снова захотелось плакать. Она проглотила слезы и всем сердцем пожелала, чтобы папа был рядом.

Ей захотелось писать. Дома, в том месте, где она родилась, нужно было всего лишь выйти за дверь и пойти на берег моря. Эрброу задумалась, как ей выбраться из этого странного места к морю. Мама наверняка знала это, но она спала. Эрброу почувствовала, насколько бескрайней была мамина усталость даже во сне, и не посмела ее разбудить.

Она соскользнула с кровати. Бледный лунный свет заливал комнату, и Эрброу увидела рядом с мамой меч с побегами плюща, на котором они всегда жарили яичницу. На мече виднелась запекшаяся кровь. Эрброу зажмурила глаза и бросилась прочь: она не хотела этого видеть, это было слишком страшно. Бродя по коридорам в поисках берега моря, она думала, как же они теперь будут жарить яичницу, если, конечно, им повезет найти здесь гнезда с яйцами чаек.