Финист – ясный сокол - Андрей Рубанов

Далее, поразмыслив, я понял, что и наверху, в Вертограде, я тоже интересен женщинам не сам по себе, не как человек с мыслями и идеями – а как романтический злодей, плохой парень, всеми преследуемый, но не сдавшийся.

Выходило, что и наверху, и внизу – я везде был чужой.

Дикарки уступали мне из любопытства, потому что я был демоном, летающим чудищем; на их языке это звучало как «нелюдь». Не-человек.

Женщины из небесного города уступали мне, потому что я был разбойник, приговорённый, живущий в сырости, в тяготах.

С одной стороны, это помогало мне добиться взаимности. С другой стороны, понуждало к невесёлым раздумьям.

А где же тогда я сам?

Всё, за что я себя уважал, не имело никакой цены. Мною интересовались, потому что я был диковиной.

Мои собственные идеи, взгляды – не интересовали ни нижних женщин, ни верхних.

Не скажу, что это сильно меня расстраивало и не давало спать по ночам, – но всё же смущало.

После третьей или четвёртой моей связи с земными женщинами у нескольких диких народов появилась фальшивая, глупая легенда о нелюде по имени «Соловей-Разбойник». Легенда гласила, что Соловей ворует женщин, уносит их навсегда в дремучие леса, чтоб там надругаться и умертвить. На самом деле я не похитил ни одной дикой девушки или женщины без твёрдого согласия. И таких случаев было всего пять или шесть за двадцать лет. Обычно я доставлял их по небу к себе в убежище, а через несколько дней относил в любую точку поверхности – куда сама захочет. Почти все девушки хотели домой; я возвращал их, откуда взял.

Одна женщина – между прочим, тоже безмужняя вдова – попросила отвезти её в край, где нет зимы, и я потратил день, чтоб доставить её ближе к центру материка, на берег тёплого моря, в замечательный богатый город, и научил нескольким словам местного наречия; женщина пребывала в глубоком потрясении и заявила, что останется на тёплом берегу навсегда; больше я её не видел, но уверен, что её судьба сложилась удачно.

Ещё одна девушка попросила отнести её в небесный город, и я исполнил желание; однако несчастная не смогла объясниться с охраной, и её не пустили за ворота, сразу сбросили. Таков был отвратительный обычай – к сожалению, заповеданный в законе, в книге Первожрецов. Забредших чужаков, какими бы путями ни попали, – подводить к краю и сталкивать, без всякой жалости. Я, разумеется, находился поблизости и смог перехватить сброшенную девушку; к сожалению, к тому моменту она уже умерла от страха, сердце не выдержало ужаса падения.

Воспоминания о подругах, подогретые возбуждением и хмелем, теснились в моей голове, мешая сосредоточиться и понять, чего я хочу именно теперь, в этот миг, посреди этого пустого бледного неба, на высоте тысячи локтей от земли, со вкусом кислого вина в горле.

Вдруг моих ушей достиг протяжный крик живого существа – пронзительный и грубый вопль, заставивший меня вздрогнуть и протрезветь.

Помимо воли мои мускулы напряглись, и я сам не заметил, как поднялся ещё на тысячу локтей.

У всех людей моей расы один и тот же рефлекс: в случае опасности взмывать свечой.

Это кричал змей.

Протяжно, громко и очень тонко: от звуков, исторгнутых его глоткой, пробирал озноб.

Я видел, как была убита старая рептилия, я внимательно наблюдал, как трое дикарей отсекли ей башку, – но под телом старого змея в земле покоилось яйцо, из которого вылупился детёныш.

Нам, птицечеловекам, мудрейшей расе, давно известно, что порода рептилий чрезвычайно живуча.

Змеи способны уцелеть там, где гибнут все другие существа, от человека до мельчайшего насекомого. В холоде змеи впадают в спячку, что никак не вредит их стойкости. В сильную жару змеи наслаждаются. Змеи умеют годами обходиться без пищи – и наоборот, способны ежедневно убивать и обжираться, если есть такая возможность.

Оправившись от неожиданности, я снизился к самым верхушкам елей и пролетел над змеевым гнездом.

Тело убитого существа уже терзали вороны и россомахи. Добыча была обильна, кровь текла ручьями; мёртвую тушу уже съели наполовину. Новорожденный гад, голый, мокрый, полз в сторону – его тоже атаковали птицы и животные, но он успешно отбивался, звонко лязгая зубастой челюстью, и уже норовил расправить перепончатые крылья.

Я сделал круг над змеевой лёжкой.

Наверное, я мог бы умертвить новорожденного. Даже без меча: просто упасть сзади и сломать хребет. Но я этого не сделал. Лишь облетел по кривой место событий. Почуяв меня, вороны снялись с возмущёнными криками. Россомахи отпрянули, зарычав.

С высоты в пятьдесят локтей я осмотрел новорожденного гада, ещё облепленного коричневой скорлупой, едва живого, но уже страшного, оскаленного, подпрыгивающего – будущего убийцу целых народов.

Я мог бы прикончить тварь, но не стал.

Не знаю, почему.

Если бы я тогда убил её – многие тысячи дикарей сохранили бы свои жизни.

Но я ничего не сделал.

Я думал про себя, про Марью, про небесный город, – меня занимали мои собственные проблемы, собственные планы и собственные расчёты.

Голая, покрытая слизью, серо-зелёная дрожащая гадина хрипела и пыталась взмахнуть крыльями. А я скользнул мимо, обуянный раздумьями о собственных нуждах.

Бабка Язва чуяла появление птицечеловеков: когда бы я ни возник – она меня ждала.

Каждый раз я хотел подлететь внезапно, бесшумно, настоящим повелителем мира – а меня встречали как ребёнка.

В этот раз вышло так же.

– Чего, сынок? – крикнула старуха, стоя на крыльце. – Тоска взяла?

Я опустился на утреннюю траву, осыпанную обильной ледяной росой. Кости, жилы, мускулы болели. Слишком много вышло в последние два дня путешествий снизу вверх и назад; слишком много ускорений, рывков, резких виражей, перепадов давления и влажности.

Я ничего не ответил.

– Ой, – сказала старуха, морща чёрное лицо. – Винищем кислым несёт, страсть! Близко не подходи.

– Мне как раз того и надо, – сказал я. – Налей ковшик. Самого лучшего, что есть. Я заплачу́. Могу даже золотом.

И сдёрнул с руки браслет.

Ведьма рассмеялась.

– Ты, мил человек, золотишко прибереги. Скоро понадобится. Скоро пустой будешь. Вообще. Всё отдашь, до последнего колечка.

– Отдам? – спросил я. – Кому? За что?

Щеря пустой рот, старуха ткнула пальцем в небо.

– За то, чтоб назад пустили.

Она много про меня знала. И то, что я вынашиваю план вернуться, – знала тоже. Я сам ей сказал когда-то, лет десять назад.

И я давно разгадал некоторые её приёмы и ухищрения.

Иногда хорошая память и внимательность выглядят как колдовство.