Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

В тот день Евникия вошла в её келью с поникшим видом. Когда-то красивая женщина, Марфа вся ссохлась в монашестве. Кожа на скулах приобрела коричневый оттенок, глаза были спрятаны под тёмными веками.

Взглянув на вошедшую, она поняла, что её родственница что-то проведала.

— Нынче была на площади возле Успенского собора. Люди там недоброе баяли.

— Недобрым ныне не удивишь.

Евникии хотелось понять, о чём думает Марфа, но она не видела её лица. Марфа сидела в кресле с высокой спинкой, в самом углу, под образами. Келья была тёмной, свеча стояла лишь перед иконой Богоматери.

— Какое тут добро! Тюрьмы открыли, людей с правежа свели, злодеи волю взяли. И что будет на Москве, когда упьются вином. Сказывали, бочки многие выкатили...

— Так радость великая, — перебила Евникию Марфа, — чай, сын отца встречает.

— Верно, верно говоришь, государыня-матушка, — поспешила поправиться Евникия, — и все люди ныне радуются. Всё же... Отец с сыном, за руки взявшись, пошли на Троицкое подворье.

Марфа поджала губы, подумав: «Могли бы для начала зайти в мои палаты».

— И все склонялись перед ними в молитвенном поклоне: «Благослови, государь-батюшка!»

— Что же тут дивного?

— А то дивного, что государем величали не токмо царя, сына твоего, но и монаха Филарета.

Евникия тут же спохватилась, увидев, какое неприятное действие имели её слова на Марфу, и сказала:

— В народе бают, что скоро Филарета рукоположат в патриархи.

— Знаю...

Иерусалимский патриарх Феофан рукоположит Филарета. Про то нам ведомо.

Зная обычай Евникии не вдруг выкладывать самое главное, Марфа выжидательно глядела на неё. Чувствуя на себя её взгляд, Евникия с тревогой заметила, что лицо Марфы в последние дни осунулось, постарело, тонкий рот ввалился, глаза запали. Только большой, орлиный нос заметно выделялся на этом поникшем лице, которое, казалось, ещё недавно радовало живым блеском глаз. Старица знала, как взбодрить Марфу: вызвать её сопротивление опасностям и неправде.

Евникия затараторила:

— Новые беды ныне насеваются, матушка. Слух идёт, будто Филарет перемолвился с боярами и слово его было гневным. Бориску моего хочет под суд подвести.

— Какой ещё суд? Пошто слушаешь людей? Непотребное говорят, а ты слушаешь.

— Дай-то Бог. — Евникия перекрестилась. — Да сама ведь ведаешь: князь Пожарский в силу вошёл, при особе Филарета состоит. Как бы Филарет не выдал моего Бориску на расправу князю Дмитрию.

— Пустое! — резко бросила Марфа.

— Дай-то бог! — Евникия снова перекрестилась. — Не допусти, Господи, свершиться суду неправому.

Обе знали, но умалчивали о главном. Всё затеял сам Борис Михайлович. Не будучи боярином, он хотел потеснить князя Пожарского, уповая на своё родство с царём. Матери было чего опасаться. С возвращением Филарета, который и раньше не любил Салтыковых, прежнее дело могло принять иной оборот. Филарет мог опалиться гневом на её сына.

— Пустое думаешь, пустое. Ступай!

— Не пустое, матушка. Станешь с Филаретом о делах говорить, не забудь сказать ему, что злые люди возводят напраслину на Бориса за родство с царём. Попроси у него защиты.

— Или его сам царь не защитит? Или сын мой не любит брата своего Бориску? А теперь ступай.

Марфе хотелось побыть одной. Она собиралась с мыслями, чтобы отправиться к Филарету, благо они сейчас вдвоём с Михаилом. В душе она была глубоко уязвлена, что Филарет не зашёл в её покои. Послать за ним, сказавшись нездоровой? Но она тут же отвергла эту мысль и решила пойти к нему сама скрепя сердце. Или не найдётся у него доброе слово для неё? Сколько мук и тревог приняла она на себя, пока Филарет был в плену! Сколько страха натерпелась, когда до неё довели, что поляки прознали про Ипатьев монастырь, где укрывались они с сыном! Да староста домнинский Сусанин спас. Сколько раз потом она отказывала ходатаям дать своего сына на царство! Да, видно, на земле дела совершаются волей не людей, а Бога.

Она любила вспоминать дни своего мужества и крепости духа. Ныне Филарет гордится сыном-царём, а чьими молитвами и чьей волей взошёл он на царство? Марфа часто тешила себя воспоминаниями о тех днях, будто и в самом соборном избрании Михаила царём была её личная заслуга.

На Троицкое подворье она отправилась в сопровождении монахинь.

— Здесь царь-батюшка? — обратилась Марфа к встретившему её игумену.

— Царь-батюшка Михаил Фёдорович у государя-батюшки в палатах.

Марфа строго взглянула на игумена, словно хотела спросить его: «А бывают ли два государя в одном царстве?» — но не спросила.

Михаил Фёдорович сам вышел ей навстречу: похоже, увидел её из окна.

— Матушка! Государь-батюшка притомился с дороги и тотчас уснул в приготовленной ему палате.

На лице Марфы обозначилось знакомое Михаилу нетерпеливое недоумение, которое у него часто переходило в гнев. Михаил Фёдорович с тоскливой тревогой наблюдал за дорогим ему лицом матушки. Но гнева не последовало. Марфа привычным движением отворила дверь и пошла в палату.

Филарет сидел в глубоком кресле. Лицо его было очень бледным и выражало покой. Михаил Фёдорович тревожно всмотрелся в его неподвижные черты, потом опустился перед ним на колени и поцеловал руку.

Филарет открыл глаза. Лёгкая улыбка тронула его губы. Он благословил сына. Боковым зрением увидел Марфу, повернулся к ней.

— С чем пожаловала, мати?

— Мог бы и сам пожаловать в мои покои. Али не об чём нам с тобой толковать?

— Ныне не время, мати. Недосуг мне. А толковать будет об чём. Сама знаешь, сколь дел накопилось. Верно, сын мой?

Михаил Фёдорович поклонился отцу.

От Филарета не ускользнула усмешка Марфы. Он пытливо глянул на неё, но она успела скрыть свои небольшие пронзительные глаза под тёмными веками.

«Она что-то таит от меня», — подумал Филарет и, поколебавшись немного, спросил:

— Мати, ты пришла потолковать со мной либо спросить о чём-то?

— Не к спеху, — заметила Марфа, взглянув на сына. — Ныне ты с дороги, притомился...

Она чувствовала, как волнуется сын, как беспокойно переводит взгляд с Филарета на неё, и, сдержав себя, сказала:

— Так я пошла. У меня дела ныне. Да вот проведать тебя надумала, — добавила она как можно миролюбивее.

Ей не хотелось показывать свою обиду на Филарета при сыне, хотя не в её правилах было уйти, ни о чём не дознавшись.

Филарет удовлетворённо откинул голову на спинку кресла, едва за Марфой затворилась дверь.

Фёдор Романов был старшим сыном Никиты Романовича, негласного «первого министра» при Иване Грозном. Фёдора называли Никитич-старший, но старшим он был и по характеру, самостоятельному и смелому, и по складу своей волевой и цепкой натуры, по независимому уму, склонному к верным догадкам и наблюдательности. Отец всюду брал его с собой. Сам царь хвалил его ловкость и красивую выправку.