Плененная королева - Элисон Уэйр

– Ему было всего двадцать восемь, – прошептала Алиенора, у которой перехватило дыхание.

– Молодой Генрих был молод годами, но если говорить о его жизненном опыте, то его хватит на много лет, – заметил Агнелл.

Несколько минут они помолчали.

– Генрих, наверное, горько сожалел, что не пошел к сыну, когда тот умирал, – наконец произнесла Алиенора. – Как он воспринял известие о смерти Молодого Генриха?

– Король был безутешен, миледи. Он упал на землю и горько оплакивал смерть сына. Он так сильно горевал, что его встревоженный секретарь был вынужден упрекнуть его в избыточной скорби.

Алиенора вдруг обнаружила необъяснимое желание, потребность утешить Генри. «Это был наш сын, плоть от нашей плоти, кровь от нашей крови, – в отчаянии думала она. – Мы зачали его в любви и радости и должны оплакать его в любви и сострадании. Мы должны разделить наше горе». Увы, этому явно не суждено случиться. Если бы Генри хотел залечить свои душевные раны в час их страшной скорби, то приехал бы сюда. Мучить себя было бессмысленно.

– Добрый отец, где упокоился мой сын? – спросила Алиенора.

– Его тело, облаченное в коронационные одеяния, захоронено у высокого алтаря в Руанском соборе. А внутренности по просьбе короля захоронили в монастыре Гранмон, который, к несчастью, был недавно ограблен Молодым Королем. Я счастлив сообщить вам, что братья приняли его останки в духе всепрощения.

Алиенора хорошо знала Гранмон. Это был один из любимых монастырей Генриха, он сам его основал. И говорил, что хочет упокоиться там.

Позднее, стоя на коленях и молясь, Алиенора говорила себе: «Нет сомнений в том, что смерть Молодого Генриха сделает жизнь короля безопаснее, а Ричарда – неоспоримым правителем Аквитании и к тому же наследником английской короны». Агнелл сказал ей, что, узнав о трагедии в Мартеле, отряды бунтовщиков немедленно распались, а сами они бежали. А потому после смерти Генриха Ричард, ее Ричард, будет иметь все, кроме Бретани. Может быть, орлица в конечном счете обретет радость в третьем птенце.

Алиенора молилась за свою невестку, овдовевшую Маргариту, теперь ставшую никем и бездетную. Можно не сомневаться, Генри пожелает сохранить Вексен, ее приданое, за собой, хотя Алиенора полагала, что король Филип не обрадуется этому. Что ж, по крайней мере, Маргарита молода и имеет шансы снова выйти замуж – у нее еще вся жизнь впереди. «В отличие от меня, несчастной пленницы, – скорбно подумала Алиенора. – Мне шестьдесят один, моя осень уже наступила. Что остается мне?»

Королеве пришло письмо от разбитого горем Бертрана де Борна. Хотя тот и имел предательскую душонку, но, будучи известным трубадуром, сумел красочно описать случившееся, чем глубоко тронул Алиенору, разбудив в ней дух родной земли и воззвав к ее скорбной душе.

«Молодые горюют, – писал де Борн. – Никто не радуется в эти горькие дни. Смерть, этот не знающий поражений воин, безжалостно забрала у нас лучшего из рыцарей».

Пергамент упал на пол. Дальше читать Алиенора не могла.

Первое подозрение о том, что ее жизнь изменится, у Алиеноры появилось, когда к ней провели королевского посланника. Обычно те инструкции или новости, которые король желал довести до сведения жены, передавались ей Ранульфом Гланвилем или Ральфом Фиц-Стефаном. Но теперь Алиеноре оказали все то уважение, какое полагается королеве.

Голова у нее кружилась, когда она думала об этом, сидя в своем кресле с высокой спинкой, а королевский гонец в одежде, пыльной после явно долгой дороги, опустился перед ней на колени.

– Миледи, – начал он, – его величество приказал мне просить вас прибыть в Нормандию. Он хотел бы, чтобы вы как можно скорее подготовились к путешествию, поскольку мы должны без задержки отправиться в Руан.

Генрих просит? Он хотел бы? В последние десять лет он присылал приказы только ее надзирателям, и королеву возили из одного места в другое, не спрашивая о ее желаниях.

Может быть, общая потеря вразумила его? Может быть, Генри понял, как поняла она, что только они сами могут помочь друг другу пережить траур по той жизни, которую когда-то вместе создавали своими руками. Неужели его потребность в утешении была так же сильна, как и ее?

– Я буду готова через час, – ответила Алиенора гонцу, а потом без труда вернулась в роль королевы и послала его на кухню, где он найдет еду и питье, и сделала это так, словно в течение последних десяти лет не была ограничена в подобном поведении.

Ранульф пришел к ней, когда она и сияющая Амария, которая была рада тому, что Генрих наконец-то образумился, в спешке собирали свои пожитки.

– Я поеду под стражей? – настороженно спросила Алиенора.

– Нет, мадам, вы поедете с обычным сопровождением. Я пришел сказать вам, что вы больше не заключенная.

Значит, она наконец свободна. Свободна! Все эти долгие, тягучие годы Алиенора молилась об освобождении. Она еще не могла воспринять произошедшее, как не могла понять, что это может значить для нее. Если бы это случилось в любое время до того ужасного июньского дня, то она бы кричала от радости, но теперь это была радость со слезами. Потому что король был вынужден принять решение о ее освобождении только после смерти Молодого Генриха, а она в любое время променяла бы свою свободу на жизнь сына, даже если бы ей пришлось сидеть взаперти до самой смерти.

Но так или иначе, хорошо снова скакать в седле по выжженным солнцем долинам Англии, наслаждаясь теплым ветерком позднего лета и лазурным небом. Как чудесно снова оказаться на корабле, который величественно скользит по тихим водам Английского канала, а потом – о радость радостей! – увидеть побережье Нормандии. А оттуда всего несколько дней езды до Аквитании… и Ричарда!

Ранульф Гланвиль, стоя высоко на стене замка, смотрел на Алиенору: плащ развевается за спиной, вся она устремлена к континенту, где далеко на юге лежат ее земли… и где ее ждет муж и король. Ранульф знал: она увидит в нем грустные перемены…

Ранульфу Гланвилю будет не хватать Алиеноры. Он уже привык к ее приятному обществу за обедом, к их долгим и живым разговорам, яркой остроте ума королевы, ее врожденному здравому смыслу. Ему будет не хватать этих сверкающих глаз, располагавших к беседе, и изящного, природного обаяния, которого не смогла затмить даже надвигающаяся старость. Заключение не сломило Алиенору. Она вышла на свободу, полная жизненных сил и энергичная, как всегда. Она потеряла в весе за последние недели, но от этого выглядела еще моложе, ее тонкие, точеные черты, казалось, высечены скульптором.

Ранульф чувствовал – давно уже чувствовал, – что в отношениях с королевой оказался в опасной близости к той черте, за которой начинается любовь, и его увлечение грозит потерей объективности, необходимой всем добросовестным тюремщикам. Он, конечно, не высказывал этого вслух, но считал короля глупцом. Алиенора была умной женщиной, поддающейся убеждению. Одного года в заключении вполне хватило бы, чтобы укротить ее мятежный дух. А ситуация оказалась гораздо сложнее, чем, кажется, полагал Генрих. Это мог увидеть каждый.