Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

– Яд для стрел? – переспросил я.

– Старый Ведун делает так, чтобы тебя вырвало, и потом яд не может убить тебя целых семь лет. После приходится принимать еще, но с первым разом сравнить уже нельзя. Ну ты его сам увидишь.

На следующее утро мы выехали еще до рассвета: мы с Пирифоем на конях, царь – на иноходце-муле. Цепочкой ехали мы через рощи лавра и земляничных деревьев. Роса, принесенная горным туманом, в утреннем сумраке омывала наши колени, а потом искрилась под солнечными лучами на поросших падубом склонах. Сумрак вновь укрыл нас в начавшемся дальше густом сосняке, кони неслышно ступали по плотному слою слежавшихся иголок, безмолвные гамадриады[117]словно обступили нас, заставив затаить дыхание. Тропа всюду была четкой – пусть и не слишком наезженной, но и не заросшей, – на ней попадались и отпечатки небольших копыт, и конский помет.

Притих даже Пирифой. Когда я спросил, высоко ли еще подниматься до Старого Ведуна, он бросил через плечо взгляд и сказал:

– Не называй его так наверху. Это мы, мальчишки, придумали ему такое прозвище.

Захворавший царь ехал следом за нами, стараясь выбирать дорогу полегче. Он словно бы приходил в себя. Выехал он из дому, повесив голову на грудь, но теперь посматривал по сторонам и прислушивался, однажды я даже заметил улыбку на его лице.

Горный воздух становился все чище; мы ехали посреди юного невысокого ельника, серых скал и вереска, а вокруг разливалась небесная синева, из которой вдали проступали холодные пики. В таких краях вполне можно наткнуться на саму владычицу луны, словно ровное пламя блистающую своей немыслимой чистотой, небесную охотницу, выслеживающую льва.

Пирифой осадил коня.

– Придется подождать конюха с мулом. Он везет дары.

И мы принялись ждать, прислушиваясь к щебету недавно проснувшихся птиц и поднявшихся в небо жаворонков и к царившей вокруг тишине. Спустя некоторое время я ощутил на себе чей-то взгляд, оглянулся и никого не увидел. Волосы встали дыбом у меня на затылке. Потом я поглядел еще раз и увидел на валуне мальчишку. Он лежал, облокотившись на руку, непринужденно и вольно, словно нежащийся кот. Заметив мой взгляд, он поднялся и в знак приветствия приложил руку ко лбу. Одетый в козьи шкуры, похожий на подпаска, босоногий, лохматый, он приветствовал царя и Пирифоя жестом, принятым в княжеских домах.

Пирифой поманил его к себе и спросил, в пещере ли сейчас жрец кентавров. И назвал его не Старым Ведуном, а кентаврийским именем. Язык этого племени настолько древен и неуклюж, что эллину трудно даже выговорить его звуки, среди которых странное цоканье мешается с медвежьим ворчанием. Мальчишка на добром греческом отвечал, что посмотрит, и помчался, перепрыгивая с камня на камень, как молодой олень; мы же неторопливо отправились следом. Наконец конь мой прислушался и заржал. И за следующим поворотом я увидел такое, отчего едва не выпрыгнул из седла: существо с четырьмя ногами и двумя руками, телом – мохнатый конек, из плеч которого вырастало безволосое тело мальчишки, то есть мне так показалось сперва. Приблизившись, я увидел, что лошадка просто пасется, опустив голову вниз, а ребенок сидит у нее на спине без седла, запустив грязные загорелые ступни в мохнатую шкуру.

Он приветствовал нас, отсалютовав грязной рукой – как положено царскому телохранителю. А потом повернул коленом мохнатого конька и направился в ту же сторону, что и первый мальчишка, быстрый, словно коза, скачущая по камням. Мы последовали за ним, и тут к нам вернулся первый гонец, тоже на лошадке ростом пядей в двенадцать. Вновь назвав имя кентавра, он сказал, что жрец сейчас находится в пещере.

По пути я спросил Пирифоя, чей это сын. Тот ответил:

– Кто знает? Может быть, верховного властелина Микен, а может, и нет. Они приезжают сюда отовсюду. Сам Старик[118]знает, кто они, но больше никто – пока отцы не заберут их домой.

Я поглядел на его ноги; Пирифой сидел на своем долгогривом жеребце точно так же, как и мальчишки. Он просто представился мне ребенком: нечесаные черные волосы прикрывают зеленые глаза. Горный лисенок, живущий внутренним чутьем. Похоже, умению этому могли научить и другие школы, кроме Бычьего двора. Оно-то и привлекло нас друг к другу.

Тропа обогнула гребень. За ним начался склон; поросший грубой травой, утесником и куманикой, он поднимался к подножию серого крутого утеса, в котором и располагалась пещера.

Пирифой соскочил на землю, помог сойти с седла отцу; с мула сняли поклажу и животных увели. Оглядываясь, я услышал звук тростниковой свирели; это играл мальчишка, сидевший на плоском камне. Он отнял свирель от губ, и ему ответила странная песнь. На дереве висела лира, струны которой легкими прикосновениями перебирал ветер. Приблизившись, я увидел оплетавшую ветвь громадную блестевшую чешуями змею, раскачивавшую головой в такт мелодии. Я хотел было предупредить его об опасности, но он только тряхнул головой, улыбнулся гаду и весьма любезным движением руки предложил мне остановиться.

Пирифой вместе со слугой распаковывали дары, и я вновь поглядел на утес. Вдоль подножия его к пещере ехали двое мужчин. Поглядев на них, я невольно шагнул в щель между двумя глыбами. Это были не эллинские царевичи, проходящие воспитание грубой жизнью, это были кентавры.

Нагие, если не считать куска козьей шкуры, они сперва показались мне одетыми – настолько густой волос покрывал их тела. Он не свисал с шеи и плеч, как грива, просто спускался густым гребнем, поднимаясь над хребтом. Длинные руки и кривые ноги были не менее волосаты, чем животы диких лошадок, за шерсть которых они держались пальцами ног. Кони их были невелики, как у мальчишек, но, пожалуй, покоренастее; на копыта их спускались пряди волос и держались они – как бы это сказать – непочтительно. Если они служили кентаврам, то так, как шакал прислуживает льву; у них был собственный договор – это положено мне, а это тебе. На моих глазах кентавры соскочили с коней, оставив их без присмотра и без узды, так что те вольны были идти куда им вздумается.

Шаркая ногами, с грузом в руках, они направились вперед. Под невысокими тяжелыми надбровьями торчали короткие и широкие носы, вся борода, должно быть, ушла на плечи, и на покатых подбородках осталась лишь редкая щетина. Но и эти люди, дикие, словно лес, умели уважать священное место. Прекратив свое щелканье и ворчанье, они шли к пещере бесшумной поступью охотничьих псов. Там, поклонившись, они оставили свою ношу возле порога пещеры. И, взяв с земли горстку пыли, втерли себе во лбы, прежде чем отправиться прочь.

Пирифой был занят собственными дарами: овечьей шкурой, выкрашенной в красный цвет, раскрашенным горшком меда и плетеной сумкой для трав. Он поманил меня к себе, чтобы мы вместе поднялись по склону. Больной успел утомиться, у сына его были заняты руки, поэтому я подставил царю плечо, чтобы тот мог опереться на него среди камней. Приблизившись к входу в пещеру, я услыхал тихий тоненький плач и увидел ношу кентавров: соты, полные дикого меда, и дитя. Маленький кентавр посмотрел на нас старческими глазами. Ребенка завернули в кусок кошачьей шкурки; дитя подтягивало колени к животу, словно бы желая утишить боль.