Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин

него был топор огромнейший. Как он этим топором махнет, так, братцы у десяти человек головы с плеч долой! Вот он какой был! Одно слово — ампиратырь!»

Генерал, натурально, начинает орать, а когда чуть успокаивается, говорит, что если в Петербурге решат откопать современников к трехсотлетию дома Романовых, то уж он подаст в отставку и проч., и проч.

Между прочим, «Реальность сюжетной основы произведения подтверждается документально. В 1912 году в печати появились сообщения о том, что царское правительство разыскивает современников Отечественной войны 1812 года для привлечения их к празднованию столетнего юбилея Бородинского сражения. 25 августа 1912 года газета „Русское слово“ (№ 196) писала, что прибывшие на официальные торжества ветераны — мещанин Лаптев, 118 лет, крестьяне — Гордей Громов, 112 лет, Максим Пятаченков, 120 лет, Степан Жуков, 110 лет, — представлены министру внутренних дел Макарову»[304].

Итак, беда в том, что параллельно с памятью народной существует чиновничья инициатива по освоению средств. Сперва они не смешиваются, но когда уходит семейная память, чиновничья инициатива смелеет. Оттого и множатся потом чудовищные поздравительные открытки, на которых немцы перепутаны с русскими, а жизнь — с мертвечиной.

Начинается стадия столетних и прочих юбилеев, чиновничье безумие, театрализованные представления на природе, открытки, жетоны (в большей части безвкусные). А потом срабатывает странный механизм — человеку может быть жалко погибшего деда, но настоящей, разъедающей скорби по прадеду уже нет. Может, у кого-то горел священный огонь непрощения, но у большинства на уровне прадеда он умеряет жар. Семейная память, предохраняющая от безумств, истончается. И, наконец, наступает следующая стадия — Александр Гладков под музыку Тихона Хренникова, красивые люди в красивых (фантастических) мундирах на искрящемся снегу. Всё было давным-давно, давным-давно, давным-давно-о-о.

Да и то, стриптиз девушки в гимнастёрке и пилотке пока кажется оскорбительной пошлостью (мне, по крайней мере), а голоногие барышни в киверах и мундирах двухсотлетней давности (вернее, в фантазиях на эту тему) перестали пугать — давным-давно.

Время неумолимо.

27.05.2019

​Жертва (о жертве, которую приносит влюблённый человек)

Вы любите розы?

А я на них..!

Стране нужны паровозы

И драгоценный металл.

Неизвестный автор. Пародия на Маяковского

Советский человек восьмидесятых годов прошлого века слышал этот шлягер если не миллионы, то многие тысячи раз. Кто не помнит песни Аллы Пугачёвой (музыка Раймонда Паулса, стихи Андрея Вознесенского) «Миллион алых роз», тот, почитай, тогда и не жил. За год эта песня разошлась в шести миллионах записей на грампластинках, а потом стала популярна и в других странах.

Сюжет её хорошо известен: жил-был художник один, домик имел и холсты. Он полюбил актрису и, чтобы добиться благосклонности, продал и холсты, и домик и на все деньги купил множество цветов. Однако актрису увозит поезд, и слушателю остаётся утешаться максимой — «Кто влюблён и всерьёз — свою жизнь для тебя превратит в цветы». Оставив в стороне непростой смысл этой фразы, надо сказать, что популярная песня врезалась в умы и с 1983 года стала символом «красивой любви».

Куда менее известен другой, прозаический текст Вознесенского «Апельсины, апельсины…», который был частью не то повести, не то мини-романа с концептуальным названием «О». Там в нью-йоркском отеле «Челси» обитатели помнят историю поэта, что «приехал из медвежьей снежной страны, разоренной войной и строительством социализма». Поэт (в некоторых вариантах он называется «песнопевцем», а аванс за книгу замещался авансом за пластинку, что намекало на Высоцкого) популярен, он кочует с торжественного приёма на званый ужин, а так же на завтраки, обеды и, разумеется, полдники. Ещё больше его пьянит любовь к женщине-фоторепортёру «круга Кастро и Кортасара». Влюблённый называет её «Апельсин», и вот однажды, когда она прилетает к нему, он на весь аванс покупает четыре тысячи апельсинов и устилает ими, вперемешку с горящими свечками, войлочный пол номера. Это делается для того, чтобы женщина сказала: «Клинический тип! Обожаю тебя!»

«Через пару дней, — заключает Вознесенский, — невозмутимые рабочие перестилали войлок пола, похожий на абстрактный шедевр Поллока и Кандинского, беспечные обитатели „Челси“ уплетали оставшиеся апельсины, а Ширли Кларк крутила камеру и сообщала с уважением к обычаям других народов: „Русский дизайн“»[305].

Итак тема красивого поступка, иррациональной жертвы не оставляет Вознесенского, и потом он напишет о своей пьесе «Юнона и Авось»: «Когда выходили на поклоны после премьеры в театре Пьера Кардена, вся сцена была усыпана ковром из цветов. Это были орхидеи. Актёры шли по тысячам орхидей.

Это, конечно, не миллион роз. Но всё-таки»[306].

Но история о бедном художнике рассказывалась давно, хотя многие узнали о нём только из разговоров, порождённых песней Пугачёвой. Этот сюжет, хоть и недостоверный, упоминался разными писателями. В частности, в автобиографической (но во многом фантастической) книге Константина Паустовского «Повесть о жизни» есть часть «Бросок на юг», который писался в 1959–1960 годах, и где содержится специальная глава, которая называется «Простая клеёнка».

В ней рассказывается о художнике Пиросмани, которого Паустовский иногда называет Пиросманом (его все называют по-разному). Это мир, в котором сады, кафешантаны, «прохлада, легкий чад баранины, пение, танцы, азартная игра в лото и красивые огрубевшие женщины».

Особенно привлекала прохлада под сенью чинар и шелковиц. Трудно было понять, как она удержалась, когда весь Тифлис лежал рядом в жаркой котловине, в кольце нагретых гор, и даже страшно было смотреть на него с окрестных высот. Казалось, что Тифлис дымится от накала и вот-вот вспыхнет исполинским костром. В этом мире есть «одна женщина, ленивая, тонкая в талии и широкая в плечах, с бронзового цвета волосами, нежной и сильной шеей и розовым телом. Звали её Маргаритой». Она француженка из Эльзаса и равнодушно принимает от посетителей подарки. При этом говорит она мало, а поёт странным двойным голосом. Такой голос называют «вокальным обманом», и говорят, что один голос золотой, а другой — серебряный.

Вот в эту женщину влюбляется художник Нико Пиросманишвили. Дальше Паустовский придумывает чувства художника со всеми сентиментальными подробностями, которые он умел придумывать, как настоящий сентиментальный писатель. Важно, что любовь художника не покоряет актрису, «шуршащую шёлком и дышащую восточными духами».

Потом Паустовский отвлекается от истории любви и (кажется, пользуясь заметками Зданевича, честно признаваясь, что не видел самого Пиросмани никогда) пересказывает биографию Пиросмани. Вертятся в этом вихре вывески духанов, работа за еду, портреты и пейзажи, нарисованные на клеёнках, дворники и крестьяне, жирафы и ишаки.

Дальше следует история о том, что в