Узкая дверь - Джоанн Харрис

– ту правду, какой я ее понимала. Я рассказывала о мистере Смолфейсе и о зеленой двери, и чем чаще я все это повторяла, тем более правдоподобной казалась мне эта история. В итоге все остальные мои воспоминания – открытый люк, его захлопнувшаяся дверца, звук падающего тела, башмаки мальчишек, обступивших меня, их голоса, их споры – исчезли, растворившись в моих фантазиях и в том потоке ложной информации, который в СМИ носил название Дело Конрада Прайса.

Я уже говорила, Рой, что пятилетний ребенок видит мир со своей собственной колокольни. Меня спрашивали, помню ли я какие-нибудь лица, но я была еще так мала, что чаще видела перед собой ноги, а не лица; ноги я и запоминала. От меня, пятилетней, ожидали сосредоточенной работы мысли, а мне хотелось пойти поиграть. В полицию вызывали для дачи показаний и мистера Скунса, и мисс Маклауд, и мистера Синклера. Я помню какого-то человека с маленькой головой и привычкой дергать себя за волосы, но я никак не могла понять, чего от меня хотят, когда спрашивают, видела ли я его раньше. Память вообще склонна себя упорядочивать, почувствовав, что нечто нарушает существующий в ней порядок. Она как бы прикрывает бумагой тонкие трещины в мирозданье. Прячет нас в этот бумажный кокон, спасая от травм. А что касается друзей Конрада, то им, должно быть, легче всего было навсегда отпустить прошлое. Просто подвести черту под той историей с Конрадом и забыть, что они вообще когда-либо имели к нему отношение. О да, возможно, такой шаг немного их пугал. Доминик Бакфаст, например, попросту ушел из этой школы и в итоге оказался в «Саннибэнк Парк», где его явный талант художника вскоре получил новое направление – он стал преподавать там изобразительное искусство. Кристофер Милк в шестнадцать лет школу вообще бросил, а через четыре года стал техником-смотрителем в «Короле Генрихе». Ну, а Джером Фентимен после недолгого пребывания в Оксфорде стал профессиональным обманщиком, умело добиваясь доверия у пожилых людей и ловко лишая их последних сбережений.

Теперь, конечно, все эти люди мертвы. Мертвы, Рой, и почти позабыты – как и я почти позабыла те краткие приступы сомнамбулизма, которые сопровождали мою недолгую службу в «Короле Генрихе». Страдающие этим недугом, как известно, способны совершать поистине невероятные поступки, особенно во время сильного приступа. Могут, например, встать и приготовить обед. Или сделать некие записи в дневнике. Да они все что угодно могут сделать, лишь бы оказаться во сне подальше от реки Мнемозины – источника, открывающего человеку его прошлое и настоящее, – и устремиться прямиком в объятия Леты.

Что же касается Доминика Бакфаста, то он умер всего через полгода после собственной свадьбы от аллергического шока, вызванного чрезмерной дозой экстази. Умер он, кстати, во время очередного празднования чьего-то дня рождения. Родственники категорически отрицали пристрастие Доминика к наркотикам, хотя всем, в том числе и им, было известно, что он еще в ранней юности начал курить марихуану. Однако никто так и не признался, что снабжал его «травкой». Остался неизвестным и тот, кто позже поставлял ему другие наркотики. В школе никто его поставщиков не знал. А полиция проявила достойное сожаления отсутствие интереса как к выявлению этого источника, так и к другим важным деталям, которые, будь Доминик белым, должны были бы, по-моему, вызвать серьезные подозрения. Но что поделаешь, наша полиция никогда толком не умела (и не хотела) видеть дальше определенных стереотипов. А в ином случае кто знает, что им еще удалось бы раскопать?

Удочерить Эмили Доминик так и не успел, хотя оформление начал. Он оставил нам дом и все свои сбережения, что в совокупности с тем крошечным наследством, которое досталось мне от родителей, гарантировало нам вполне спокойное существование. Моя дочь сменила фамилию и стала Бакфаст, как только ей исполнилось восемнадцать, хотя самого Доминика она к этому времени почти совсем позабыла, помнила его лишь по тем историям, которые я ей рассказывала – то есть по тем легендам, которые умеют так искусно скрыть правду, – ну и, разумеется, по фотографиям.

* * *

Я посмотрела на часы и увидела, что уже седьмой час. Кофе совершенно остыл, да и ты, Рой, уже остывал. Я даже не заметила, как это случилось. Должно быть, очень быстро. Обширный инфаркт, скорее всего, вызванный напряжением – ты все-таки слишком рано вернулся на работу. Нет, ко мне случившееся, разумеется, не имело никакого отношения. Я же говорила, Рой, что ты мне всегда очень нравился. Ты теперь выглядишь таким спокойным: глаза закрыты, словно ты наслаждаешься мирным послеобеденным сном. Я рада, что ты прожил достаточно долго и успел узнать, что твой друг Скунс был невиновен – по крайней мере, в этом конкретном преступлении, – а твой обожаемый «Сент-Освальдз» теперь вновь в безопасности и там нечего делать этим стервятникам, любителям скандалов.

И потом, я же прекрасно понимаю, что для тебя выход на пенсию стал бы проклятием. Разве ты смог бы с этим справиться? Последние несколько недель доказали нам обоим, что сидеть дома – это не для тебя. Вот ты и получил вместо этого быструю безболезненную смерть да еще и в своей любимой Колокольне, и на тебе, как всегда, был твой старый, привычный твидовый пиджак. Что ж, по-моему, отличный вариант. А благодаря твоим «Броди Бойз» здесь ты и останешься навсегда – да, я знаю об этой горгулье, Рой. Конечно же, знаю. Как я могу не знать? Ведь работа директора в том и заключается, чтобы знать все.

Мне думается, я еще увижу тебя, когда буду выходить из школьного здания. Возможно, увижу, что наверху в Колокольне все еще горит свет. И буду, конечно, потрясена и огорчена. Возможно, даже слезу уроню. Но сперва нужно, пожалуй, быстренько проверить твои карманы – вдруг там обнаружится нечто чересчур интересное. Например, дневник. Или письма. Или даже тот самый старый значок префекта, который и положил начало всей этой истории.

Но нет. Твои карманы оказались пусты; я нашла там лишь горсть конских каштанов. Как же это на тебя похоже! Некоторые просто не могут спокойно пройти мимо конского каштана – сразу останавливаются, поднимают его и суют в карман.

Прощай, старый друг. Можешь быть уверен: «Сент-Освальдз» в хороших руках. Девочки, которых так презирали твои коллеги, здесь расцветут и станут сильными, целеустремленными и принципиальными женщинами. Та узкая дверь теперь распахнута настежь; и они больше никогда не будут отступать в сторону, уступая дорогу мужчинам.

Прощай, старый друг. Мне будет не хватать бесед с тобой. Но я знаю, ты бы понял: это действительно к лучшему. Audere, agеre, auferre.