Первое кругосветное путешествие на велосипеде. Книга первая. От Сан-Франциско до Тегерана. - Томас Стивенс

характера - прекращать все молитвы и обращения к Всевышнему, когда амбар переполнен изобилием, и снова начинать молитвенные упражнения, когда запас заканчивается. Это правило заметно сильнее среди искренних местных жителей здесь, и значительно меньше среди нашего более просвещенного мира.

Я отправляюсь в холодную атмосферу раннего утра и еду на восток по превосходной дороге несколько миль. Туземец, направляющийся на поле для сбора урожая, сделал мне одолжение развернув свою буйволиную арбу и перевез меня через ручей без моста, но, несколько других ручьев мне пришлось перебраться вброд, прежде чем я добрался до Кирахана, где получил завтрак. Здесь я должен показать свои teskeri мудиру, и сопровождающие меня там zaptieh очень озадачиваются тем обстоятельством, что я франк, и все же я ношу мусульманскую повязку на голове вокруг моего шлема (новшество, который я подобрал на дороге). Этот маленький факт он трактует как хитрость в попытке замаскировать себя, и он становится забавно таинственным, когда шепотом доводит этот факт до сведения мудира.

Однако привычная безмятежность и самоуспокоенность тучного ума мудира не возможно потревожить такими мелочами, и попытка неопытного zaptieh придать этому хоть какое-то существенное значение не встречает никакой реакции от его более просвещенного начальника, кроме как молчание и безразличие.

Мне приходится преодолевать множество ручьев, прежде, чем я наконец поднялся выше. По всей равнине Алашгирд сверкающий пик Арарата выглядывает из-за горной гряды над равниной, словно белоснежный маяк, сияющий над темным скалистым берегом. Однако, приближаясь к восточной оконечности равнины, моя дорога обнимает основание ближайших холмов и Арарат временно исчезает из поля зрения. В этой части страны верблюдов часто используют для вывоза урожая с поля в деревню. Любопытно видеть, как эти неловко движущиеся животные передвигаются под огромной кучей соломы, и ничего не видно, кроме их голов и ног. Иногда извилистое русло Евфрата - теперь восточная развилка, называемая Мурад-Чай, - приближается к горам, и моя дорога бежит прямо над обрывом. Историческая река, кажется, хорошо снабжена форелью, я могу смотреть вниз с обрывов и наблюдать за пестрыми красивыми спинками, бьющимися в ее прозрачных водах. Около полудня я трачу целых пятнадцать минут, пытаясь заставить рыбёшку проглотить кузнечика на согнутой булавке, но они не являются такими бесхитростными существами, какими кажутся, когда их рассматривают с обрыва, поэтому они постоянно отказываются от угощения, которые я предлагаю. Через час я добираюсь до деревни Ташличай, где проживает смешанное население турок и персов. В магазине у одного из последних я получаю немного хлеба и ghee (топленого масла), немного чая и горсть червивого изюма на десерт; за эту покупку, помимо разведения огня, главным образом для приготовления чая, бессовестный перс берет с меня ужасную сумму в два пиастра (десять центов). После чего турки, которые были любопытными зрителями всего этого гнусного процесса, начинают жестоко оскорблять его за то, что он завышает цену незнакомцу, незнакомого с ценами местности, называют его сыном сожженного отца, и другими непристойными именами, которое может услышать персидские ухо в этих краях, хотя это был копеечный вопрос. За Ташличай Арарат снова становится видимым. Местность вокруг - это равнинное плато, покрытое валунами. Через час после отъезда из Ташличай, поднимаясь по восточному склону оврага, на противоположной стороне склона появляются четыре пешехода; они следуют за мной, и кричит «Кардаш!» Эти люди, обвешанные старыми мечами и пистолетами, в таких обстоятельствах справедливо вызывают подозрения о разбойниках и злых персонажах, поэтому я продолжаю подниматься по склону, не обращая внимания на их крики, пока не заметил, как двое из них поворачивают назад. Я из любопытства решил подождать, чтобы узнать, чего же они действительно хотят. Они приближаются ко мне с широкой улыбкой удовлетворения от того, что меня догнали: они бежали всю дорогу от Ташличай, чтобы обогнать меня и увидеть велосипед, потому что услышали о нем лишь посте того, как я покинул деревню. На небольшом расстоянии на север от этих мест проходит российская граница, и первый же турецкий патруль, который я встречаю сегодня днем интересуется моим велосипедом, но не задает часто повторяющийся вопрос: "Русс или Ингилиз?" Предполагается, что он слишком хорошо знаком с московитами, чтобы задавать такой вопрос.

Около четырех часов я обгоняю довольно воинственного всадника, который тут же пытаться навязать мне свое общество. Так как поток его слов в большинстве своем неразборчивы, чтобы избавить его от бессмысленного сотрясания красноречием пустынного воздуха вокруг меня, я отвечаю: «Turkchi binmus» (не понимаю турецкий).

Вместо того чтобы прервать безудержный поток слов, услышав это, он дружелюбно шутит рядом и болтает еще более навязчиво. "T-u-r-k-chi b-i-n-m-u-s!" Повторяю я довольно раздраженно, устав от его упорной болтовни и отказа понимать меня. Это имеет желаемый эффект, побуждая его к молчанию. Но он упрямо привязался позади меня, и, через некоторое расстояние, указывая на большое каменное здание, которое теперь стало видимым у основания горы на другой стороне Евфрата, робко решается объяснить, что это Григорианский Армянский монастырь С. Ованеса (Святого Иоанна). Находя меня более внимательным слушателем, чем раньше, он поясняет, что сам он армянин, знаком со священниками монастыря и собирается остаться там на ночь. Затем он приглашает меня сопровождать его туда и поступить так же. Я, конечно, очень рад возможности испытать что-то необычное и с удовольствием пользуюсь этой возможностью. Более того, монастыри и религиозные учреждения в целом, в моем сознании, почему-то всегда были приятно ассоциированы как неотъемлемое сопровождение упорядоченности и чистоты, и я безмятежно мысленно улыбаюсь счастливой перспективе белоснежных простыней и скрупулезно чистой кухни.

Пересекая Евфрат по когда-то мощному каменному мосту, теперь находящемуся в печально обветшалом состоянии, который, несомненно, был построен, когда армянские монастыри переживали куда более счастливые дни, чем нынешние. Мы огибаем основание компактной горы и через несколько минут поднимаемся к монастырской деревне.

Все видения чистоты немедленно покидают меня. Деревня ничем не отличается от любого другого скопления мазанок, и одетые в тряпье, блохастые жители, которые выходят наружу, чтобы взглянуть на нас, выглядят даже более нищими чем курды из Деле Баба, если это вообще возможно. Однако сразу становится очевидной разница между соответствующими нравами двух народов: курды склонны быть упрямыми и навязчивыми, как будто в них вселился дух невероятной самоуверенности. Люди из монастыря Св. Ованеса, напротив, действуют как существа, совершенно лишенные чего-либо подобного, прячась от взгляда и избегая непосредственного контакта, как если бы они обычно преодолевали чувство собственной неполноценности. Два священника выходят посмотреть, как едет велосипед. Они полные, лохматые, сальные на вид старые шутники с маленькими мерцающими черными глазами, выражение которых, казалось бы,