Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

Аякс наконец перебил меня:

— Я полагаю, что все это лишь введение. Ты мог бы обойтись без него: я тебе уже говорил, что ничего не смыслю в подобных вещах. — Он именно так грубо и выразился.

— Ну что же… — сказал я, мгновенно отрезвев. — Я лишь хотел со всей ясностью дать понять, что мои финансовые перспективы не имеют надежного фундамента, потому что даже лучшие из лучших были беззащитны перед Случаем. Я не хочу выглядеть в твоих глазах обманщиком. Рано или поздно наступит момент, когда тот образ жизни, к которому мы начали привыкать, станет для нас невозможным. — Поэтому у меня возникло намерение… я хотел бы тебе предложить (мне теперь с трудом удавалось выражать свои мысли напрямую)… думаю, для всех нас было бы лучше… если бы мое имущество перешло к тебе — или к вам обоим — после моей смерти… то есть если бы я написал завещание… Я не знаю другого человека, которого мог бы в нем упомянуть. Это была бы компенсация — на тот случай, если в будущем нам придется вести хозяйство иначе… скромнее…

— Тебе стало жалко тех двух тысяч крон, которые ты хоть и пообещал мне, но еще не выдал на руки? — спросил Аякс недоверчиво.

— Как ты мог подумать такое! — возмутился я. — Это ведь депо решенное…

— Не верю я ни в завещания, ни в последнюю волю, — сказал он резко. — Все это можно переиграть даже в смертный час. Завещания пагубным образом приковывают людей друг к другу. Господин Дюменегульд де Рошмон тоже подумывал, не составить ли ему такой документ в мою пользу; но он колебался до тех пор, пока ему не расхотелось. У него тоже не было более близкого человека, чем я; но в конце концов он вспомнил о куче родственников, о братьях с их семьями, о матери его незаконного сына. Всегда одно и то же… Думаю, и ты найдешь какого-нибудь не известного тебе персонажа, связанного с тобой кровным родством. Человек волей-неволей совершает такие открытия… А не найдешь, так захочешь усыновить уж не знаю кого или сам сделаешь ребеночка… В общем, это нечестная сделка…

— Я сделал тебе искреннее предложение, — сказал я испуганно. — Наверняка можно найти какую-то правовую норму, ненарушимую: которая лишит меня возможности аннулировать такой документ или изменить его…

— Ну и что с того? — он теперь начал кричать. — Если даже будет такой документ, отлитый из бронзы, замурованный в стену… и если ты, от избытка чувств, торжественно, с валторнами и литаврами, объявишь меня, Аякса фон Ухри, кровным родственником, своим сыном, — что же я тогда, должен смиренно дожидаться твоей смерти? Или ты позволишь, чтобы я, при всей любви, прикончил тебя?

Я попытался еще раз вернуть беседу в русло здравого смысла:

— Убийца ничего не наследует, это один из основополагающих принципов права. Сыновья не убивают отцов, чтобы получить наследство. Во всяком случае, такое случается редко. А добровольное предложение с моей стороны предполагает наличие доброй воли.

— Мне, очевидно, всегда не везло, когда речь шла о выборе родителей или покровителей, исполняющих примерно такие же функции, — продолжал распаляться Аякс. — Мой родной отец умер, когда я еще был малышом и нуждался в нем; а мама — чуть позже — позволила какому-то авантюристу соблазнить ее или сама соблазнила любовника на авантюру. Дядя, который меня воспитывал, был просто дураком. Школьный учитель носил в кармане ключ от борделя. Судовладелец, нерешительный старик, превратил момент введения ему дозы морфия в опереточный номер — и соответственно оплатил. А теперь мне приходится иметь дело с шарлатаном, который не богат и не беден, не влюблен и не холоден, зато умудрился совершить, со своими рыбьими эмоциями, уж не знаю какое преступление.

— Аякс, — попытался я его урезонить, — очнись и возьми себя в руки. Я не причинил тебе никакого зла. Я всего лишь сделал предложение…

Но он кричал громче прежнего:

— Не хочу! Не позволю меня обманывать! Ты чувствуешь свою силу, потому что тот гроб уже нельзя выудить со дна моря. Но я могу представить свидетеля, Ениуса Зассера. — У меня есть гораздо лучшее предложение для нас с тобой. Ты всегда нес чепуху о дележке напополам. Мол, я буду получать половину доходов, то есть половину процентов. Так вот: твои заслуги, признаваемые где-то на Луне, меня вообще не интересуют. Дай мне половину твоего состояния! Этого мне хватит. Если у тебя и вправду честные намерения — выплати мне эту сумму сразу! Тогда я буду держать рот на замке, можешь не сомневаться. Я, как-никак, дворянин, пусть и опустившийся, созревший для улицы — где, между прочим, тоже существуют свои деловые принципы. От меня не убудет, если собака поднимет лапу, чтобы помочиться на мои сапоги. Я, если меня прежде отблагодарить, буду нем как рыба. — Заплати, и я оставлю тебя в покое! Я соберу чемодан, и больше ты меня не увидишь… если, конечно, сам не начнешь искать, потому что я тебе для чего-то понадоблюсь. Но тогда это уже будет другой разговор…

— Я, говоришь, должен отдать тебе половину состояния… чтобы ты оставил меня… Ты не в своем уме, Аякс! — Для меня, наоборот, речь идет о том, чтобы ты остался…

— Я знаю, что говорю, — ответил он уже немного спокойнее. — Ты хочешь, чтобы я остался, потому что тогда сможешь в какой-то мере держать меня под контролем. Это твой страх хочет, чтобы я остался. Ты не вполне веришь, что откупишься от меня. Но я делаю тебе предложение. В трудных сделках требуется двойная честность. Свою честность мы с тобой рассчитали — вплоть до последнего пфеннига. Я удовлетворюсь половиной, на которую и ты прежде намекал. Я, однако, имею в виду половину от твоего состояния в наличных деньгах, и ничего больше. В действительности ты уже давно смирился с возможной потерей этой суммы. Тебе просто не хотелось подводить итоговую черту. Теперь наступил момент это сделать. Нам остается ударить по рукам. Обсуждать больше нечего. Ты избавишься от меня. Оливу я, разумеется, заберу с собой. Я гарантирую, что буду держать язык за зубами. Я ведь и не знаю ничего определенного ни о гробах, ни об Ангулеме, ни об Альфреде Тутайне… или как там звали покойника. Для меня вся эта история ограничивается малиновым шнапсом.

Он в самом деле протянул мне руку. Однако во мне произошло одно из тех радикальных изменений, которые, поскольку они совершаются так внезапно, поначалу почти не затрагивают разум и душу. Даже мое волнение, казалось, улеглось; во всяком случае, я заговорил спокойно и ясно:

— Значит, Ениус Зассер твой свидетель. Отлично! Но я, видишь ли, не готов стать жертвой вымогательства. Ты ошибся в предпосылках. Ты хочешь меня покинуть. Я не возражаю. Я даже хочу этого. Первого ноября истекает срок договора между нами. После этой даты можешь считать себя уволенным. Мы вовремя узнали друг друга. То хорошее, что ты сделал для меня, я не забуду. Я сдержу обещание: подарить тебе две тысячи крон; но больше ты ничего не получишь. Да и с какой бы стати? Слуге, которого увольняют, никто не швыряет вслед половину своего состояния. Мы с тобой не совершали совместного преступления, не совершили даже общей ошибки.

Он был совершенно ошеломлен. Он больше не пытался угрожать. Пробормотал только: