Записки беспогонника - Сергей Голицын

А несколько дней спустя нам прочли приказ: скольких-то офицеров из саперной бригады Петрова понизить в должности, двоих отдать в штрафные роты.

Пылаеву какими-то путями удалось оформить отпуск; захватив с собой своего доверенного холуя Зимодру и несколько тюков и чемоданов с неизвестным содержанием, он укатил в Ленинград. Вместо него командовать ротой остался лейтенант Ледуховский.

Первым его делом было снять старшину Середу, который своими вечными доносами давно нам осточертел. Снят он был обманом: просто к нам пришла бумажка — «перевести такого-то в 3-ю роту». Середа уехал, думая, что будет там тоже старшиной, а неожиданно попал «на лопату». Я видел, как он там вкалывал лопатой в своих хромовых сапогах и нарядном кителе. Впрочем, друзья скоро его вызволили, и он перешел на весьма хлебную должность зава офицерской столовой в УВПС. Уже после войны на очередном представлении к наградам я составлял на него характеристику, описывая его совершенно фантастические «подвиги». Он получил тогда орден Красной Звезды.

Не помню, чем 2-я рота занималась сперва, чем потом. Разместилась она на плацдарме, сперва подальше от передовой, потом поближе, километра за 2 до немцев в густом сосновом лесу, который приказано было в целях маскировки щадить, а то немцы, чего доброго, начнут обстреливать.

Землянку мне оборудовали как игрушечку. Спал я один. Стены были забраны душистой сосновой щепой, столик стоял, висела на гвоздиках полочка, высился топчан. И весь наш лагерь был в идеальном порядке. Новый старшина из простых бойцов Минаков — молодой, высокий, энергичный, старался вовсю. На первых порах мы им были очень довольны, но майор Сопронюк нам приказал ему не доверять, так как тот побывал в «оккупированной зоне». А этот изъян к тому времени начали считать еще хуже, нежели дворянское происхождение.

Питание наше с каждым днем становилось все более скудным, мы зарезали одну за другою нескольких коров, оставив лишь четыре, зарезали пару жеребят, на стороне доставать что-либо было почти невозможно, слишком много войска сгрудилось на небольшой территории. В основном перешли на казенный паек, опять на столь ненавистную нам американскую свиную тушенку и на сушеные «рузвельтовы» яйца. Однажды привезли нам моркови, и что-то очень много. Морковки чуть-чуть в супе или в винегрете — это вполне приемлемо. Но когда в течение недели ее дают все три раза в день — это просто ужасно. Наши бойцы взвыли и стали хуже работать.

А работа была нудная — прокладка в разных направлениях лежневок, хорошо нам знакомых по Березинскому рубежу.

Пришел боевой приказ: отрекогносцировать и строить оборонительные рубежи по переднему краю, ну не по самому переднему краю, а близ второй линии траншей, вырытых бойцами строевых частей.

Намечать новый рубеж Ледуховский послал меня с двумя солдатами, хотя, конечно, чтобы ознакомиться с местностью, в первый день он должен был бы пойти сам.

Когда до немцев оставалось с километр, мы остановились. Предстояло перейти по открытой местности метров двести. Идти или не идти? Невдалеке стояла батарея, тщательно замаскированная хвойными ветками. Можно было бы, конечно, обойти кругом, но нам обход показался далеким. Айда, пошли! Мы зашагали быстро. Я посмотрел направо, неужели на том, поросшем кустарником холмике немцы? Поле было сплошь изрыто воронками, брошенными ходами сообщения. И вдруг засвистело. Неужели в нас?

Мы залегли в воронке, я хотел вдавиться животом в рыхлую землю, инстинктивно закрыл ладонями затылок. Упало и взорвалось совсем близко. Над нашими головами просвистели осколки. Тоской защемило сердце. Мы вскочили, побежали, достигли спасительного леса. Нет, тут и рекогносцировать невозможно, а не то что строить.

Вернулись в расположение роты. Я показал Ледуховскому на карте — как, по моему мнению, надо провести рубеж, отступя еще на полкилометра, и вторично предложил ему пойти посмотреть на местность. Он опять отказался и, взяв мою карту, уехал утверждать намеченную мною только по карте линию будущего оборонительного рубежа. Я попросился поехать с ним, но он меня не взял. А впоследствии я узнал, что, рассказывая о рекогносцировке, он назвал только себя — будто бы он сам ходил и попал под обстрел.

На следующий день я вышел рекогносцировать по новому рубежу. Тут было более или менее безопасно, но если подняться на гряду холмов, угадывался передний край немцев.

Ходил я дня три. Видел, как наши танки, с автоматчиками, сидевшими вдоль бортов, мчались в атаку. Впереди каждого танка был прикреплен вращающийся металлический вал с шипами. Когда эти шипы стукались об мину, взрыв раздавался перед гусеницами, а сам танк продолжал ехать дальше. Один подбитый завертелся на месте, потом застыл неподвижно. Бойцы стали из него выскакивать, тут в башню угодил второй снаряд, и танк вспыхнул, но, кажется, все успели спастись.

Несколько раз мимо меня проносили раненых. Одна девушка, раненая, красоты была необыкновенной, с лицом белым, как у статуи.

Орудийная канонада и пулеметная стрекотня то затихала, то разгоралась. Немецкие снаряды рвались, но все вдалеке. А в общем, эти дни я провел интересно, но уж чересчур тревожно.

Я начертил схему, составил формулярную ведомость БРО, показал ее Ледуховскому. Он стал ее смотреть с видом знатока и вдруг завопил:

— Ты что, вредитель? Эту схему в Особый отдел! — и показал на крайний намеченный мною дзот. — Если немцы его захватят, они будут в нас стрелять!

Действительно, рельеф местности так заворачивал, что я, руководствуясь правилом «ты защищаешь соседа, сосед защищает тебя», наметил амбразуру на юго-восток. Спорить я не стал, а с помощью резинки и карандаша повернул директрису градусов на 30, хотя сознавал, что защита соседа от этого ослабнет. Схему и ведомость подписали так: «Рекогносцировал л-т Ледуховский и топограф Голицын», хотя первый, кроме поворота злополучного дзота, никакого участия в рекогносцировке не принимал.

Упоминание Особого отдела меня встревожило, тем более что Ледуховский не впервые грозил мне сим полутаинственным и противным учреждением. Еще, чего доброго, вызовут, начнут спрашивать: «А что делали ваши родители до семнадцатого года?» Пылаев уехал в Ленинград, посоветоваться было не с кем. И я решил применить контратаку. В следующий раз, когда Ледуховский на меня набросился, я, набравшись смелости, решил взять его на пушку и сказал ему, что знаю о его прошлом такое, чего никто не знает.

И вдруг Ледуховский побледнел и прикусил язык. С тех пор между нами установились хотя и холодные, но вполне корректные отношения.

Меня направили рекогносцировать, а затем и строить оборонительный рубеж на левом, восточном берегу Нарева. Жаль было расставаться со своей землянкой-игрушечкой и со взводом, но уж очень мне осточертел Ледуховский; кроме того, я надеялся, что, живя в тылу, сумею доставать дополнительные продукты. Дали мне в помощь двух старичков да Ванюшу Кузьмина. Захватили мы на 10 дней сухой паек и отправились.

Устроились мы в одной деревне, где размещался госпиталь, квартиру нам отвел майор-комендант, он же зам. нач. госпиталя. Ему было предписано мобилизовать польское население на строительство рубежа. Ссылаясь на свою занятость, он доверил все это дело мне.