Дождь Забвения - Аластер Рейнольдс

– Кто такие Ниагара и Калискан?

– Ниагара – наш агент среди прогров. Он сообщил нам, как открыть портал на Фобосе и пустить по нему суда. Калискан послал меня за вещами Сьюзен. И если Ниагара еще мог оказаться на Фобосе в момент нападения, то Калискан уж точно был не там, а в Заросли.

– Тогда будем надеяться, что они не забыли про тебя.

– Флойд, что-то здесь не клеится. – Она прикрыла веки – в плече стрельнула боль, и пришлось стиснуть зубы, чтобы не застонать. – Чем больше я думаю, тем сильнее подозреваю, что в этом нет случайности. Ни малейшей.

– В чем – в этом?

– В схлопывании червоточины. Да, она делалась все нестабильней, но змееробот должен был скомпенсировать возмущение. Ему поручалось обеспечить безопасное сужение устья.

– И к чему ты ведешь?

– Думаю, робота послали, чтобы уничтожить тоннель.

– Но робот помог тебе!

– Да. Наверное, он и хотел спасти мне жизнь. Вряд ли он осознавал, что его программу изменили. Это очень хитрый и тонкий саботаж, не влияющий до поры на обычную деятельность.

Розовое сияние усилилось. Всполохи играли прямо у окна, и это тревожило Ожье, хотя она и не понимала отчего.

– Какой смысл уничтожать тоннель, если это единственный путь в Париж? – спросил Флойд.

– Сама не понимаю. Во-первых, кто-то из нашей организации – больше некому – устроил обвал гиперсети, а во-вторых, раз прогры уничтожили нашу червоточину, значит она им больше не нужна.

– Они могут вот так запросто взорвать единственную дорогу на нетронутую Землю?

– Они бы не сделали этого, если бы не нашли другую дорогу.

– Ты имеешь в виду, прогры уже получили координаты АБО?

– Да. Или они вплотную подобрались к ним и уверены в успехе.

Причина тревоги при виде розового сияния наконец выбралась из затуманенной болью памяти, и Ожье похолодела. Даже пульсирующая боль показалась сущим пустяком.

– Флойд, не сделаешь ли мне небольшое одолжение? Посмотри-ка еще раз в окно.

– Думаешь, там появилось что-то новое?

– Посмотри.

Он отцепился от кресла, подобрался к окну. Верити напряженно наблюдала за ним.

– Скажи, что я должен увидеть?

– Марс как будто увеличился в размерах?

Флойд посмотрел на Марс, затем уставился на Ожье. На его лицо периодически набегали свет и тень. И выражение лица было красноречивей слов.

– Это плохо? – спросил он.

– Сядь в кресло и пристегнись! Быстро!

– Что не так?

– А то, что мы не на орбите Марса! Он выглядит больше, потому что он ближе! Мы падаем. Уже вошли в верхние слои атмосферы.

Флойд вернулся в свое кресло и проворно пристегнулся.

– И почему ты так решила?

– Это очевидно. Просто до меня не сразу дошло. Подозрение уже давно закрадывалось. Смотри сам: Фобос обращался вокруг Марса со скоростью, достаточной для стабильности его орбиты. Но мы-то вылетели из портала с немалой скоростью – сотни метров в секунду – относительно спутника. То есть наша траектория заведомо должна была отличаться от траектории Фобоса. Если бы нам повезло, мы бы вылетели под нужным углом, устремились прочь от Марса и вышли на стабильную орбиту.

– Но сегодня – не наш день.

– Похоже, действительно не наш. Мы вышли под неправильным углом и на неправильной скорости. Мы врезались в атмосферу.

– И причин для радости тут нет. Я понял.

– Флойд, ты когда-нибудь загадывал желание на падающую звезду? Считай, у тебя сейчас уникальный шанс. Ты сам будешь звездой.

– И что случится?

– Случится то, что мы сгорим и умрем. Если повезет, потеряем сознание от перегрузки до того, как начнем гореть.

– И это ты считаешь везением.

– Наша посудина не предназначена для полетов в атмосфере. Нам все равно, под каким углом входить в нее.

– Ожье, ну не может такого случиться с нами! Проделали такой путь, столько перенесли…

– Тут ничего не поделаешь. Мы не управляем транспортом. Не можем ни замедлить его, ни ускорить, ни хотя бы прекратить вращение.

Сияние усилилось, замерцало синим, розовым, будто обернули вокруг корпуса одеяло пастельного цвета. Красивое одеяло. Завораживающая игра цветов. В иных обстоятельствах, наверное, она бы порадовала глаз.

– Может, мы бы управляли, если бы транспорт не был разбит в хлам, – произнесла она.

– Но он разбит.

– Прости. Это все из-за меня.

В иллюминаторе засияла яростная белизна, транспорт сильно затрясся. Кувыркание стало хаотичным, заскрежетал, заныл металл, мучимый силой тяжести и трением об атмосферу. Ускорение стремительно нарастало. Этот спуск отнюдь не походил на плавные погружения, привычные для Ожье. Минуту назад ее прижимала к креслу лишь небольшая центробежная сила – и вот уже мотает, дергает в разные стороны, жесткие ремни больно врезались в тело. Верити вдавила затылок в углубление подголовника, стараясь защитить шею; в череп будто налили свинец. Грохот, визг и лязг оглушали, трясло жутко. Перегрузка давила на легкие, не позволяла дышать. Закружилась голова, то и дело на секунду-другую уплывало сознание.

– Флойд… – сумела выговорить она. – Флойд, ты слышишь меня?

Его голос был едва различим среди воя и грохота умирающего судна:

– Ожье, все было правильно. Честное слово.

Непонятно как, но он собрал силы, дотянулся и взял ее за руку. Она ощутила, как его пальцы сжались, приковывая ее к этому месту и времени.

И пусть все остальное в ее вселенной разлетается вдребезги.

Когда Ожье очнулась, то подумала, что именно так и представляла рай: сплошь сверкающая, прохладная белизна. Хорошо бы остаться в ней навсегда, без всяких забот и тревог. Но в белизне угадывались контуры, бледные тени, линии – и они вскоре сложились в очертания комнаты и людей в белых халатах.

Одной из обитателей белоснежного рая оказалась прекрасная девочка, окруженная роем сверкающих блесток.

– Мелкая лживая дрянь спешит на помощь, – сказала Кассандра.

Ожье напрягла сонную, непослушную память, продралась сквозь ее ватные слои.

– Ты! – только и смогла выговорить начальница археологической партии, узнавшая подопечную-обманщицу.

– Да, я. Рада, что ты меня помнишь. В случае глубокой амнезии у нас были бы проблемы.

Ожье осознала, что лежит на слегка наклоненной кровати, а над ней висит целый рой поблескивающих машин. Некоторые настолько мелки, что их можно спутать с пылинками, пляшущими в луче света. Иные величиной со стрекозу или колибри и покрыты муаром фрактальных, неимоверно сложных узоров. Хотя вокруг не было громоздкой мебели и привычных диагностических приборов, постепенно сложилось впечатление: эта комната – что-то вроде больничной палаты.