Золотая братина. В замкнутом круге - Игорь Минутко

Снимок разросся во весь экран – возникло лицо старика.

– Не может быть… – прошептал Глеб Кузьмич.

– Дунаев несколько раз категорически отказывался дать интервью журналу «Вечернее чтение», – продолжал молодой человек с указкой. – Корреспондент проник к нему под видом заказчика свадебного ужина. Корреспондент – наш человек. Снимок сделан скрытой камерой. Хозяин ресторана «Емеля» ставит своим клиентам единственное условие: в его заведении никаких фото– и киносъемок. Снимок в кабинете Дунаева сделан тоже скрытой камерой. Кстати, за публикацию фотографии Дунаев собирался на журнал «Вечернее чтение» подать в суд, но потом передумал…

– Еще раз! – попросил Забродин. – Лицо старика.

И опять во весь экран возникло лицо хозяина яхт-клуба «Емеля».

– Никита Толмачев… – сказал Глеб Кузьмич чужим, сдавленным голосом.

– Он! – подтвердил генерал-майор Голубятников. – Впрочем, для нас он не Никита Толмачев… Вернее, не только Толмачев, а прежде всего военный преступник Пауль Кауфман, обер-лейтенант войск СС. И есть прямое доказательство, что это именно он, Толмачев-Кауфман. Собственно, от него мы и шли… Володя! – повернулся Николай Александрович к молодому человеку, стоящему у проектора. – Покажи!

И на экране, заполнив его полностью, возникла чаша на стене в кабинете «Валентина Иннокентьевича Дунаева», которая висит справа от письменного стола. Желто-багряный цвет золота, «уточка» сбоку, орнаментные изображения: на человека могучего склада, с кувалдой в руке, наседают три всадника в высоких шапках… Над поверженным противником, сбитым с коня, занес пику мужик богатырского сложения – для смертельного удара…

– Братина… – прошептал Забродин, на мгновение теряя ощущение реальности. – Братина… Сам… Я должен сам…

– Для того и званы, Глеб Кузьмич, – пояснил генерал-майор Голубятников. – С начальством согласовано. Была б ваша воля.

«Немедленно позвонить Кириллу, – подумал Забродин. И тут же остановил себя: – Нет, нет… Потерплю. Пока не осуществится… То-то Любин возрадуется, Господи!..»

– Что же вы молчите, товарищ подполковник?

– Когда лететь? – спросил Забродин.

Боливия, Ла-Пас, 4 марта 1956 года

В эту ночь Глеб Кузьмич спал плохо, хотя принял с вечера снотворное, на что решился только здесь – он бы убежденным противником всяких лекарств. Надо было выспаться перед ответственным днем, – может быть, самым ответственным в его жизни. В номере отеля было прохладно, бесшумно работал кондиционер, вмонтированный в стену над холодильником, забитым прохладительными напитками и алкоголем. Широкое окно было задернуто жалюзи из бамбука. Под утро что-то снилось, неприятное, тяжелое, но что именно – вспомнить было невозможно. Глеб Кузьмич лежал на спине под тонким ласковым одеялом («Интересно, что это за материя?»).

Итак, сегодня…

Он взял с тумбочки свою трубку, придвинул железную коробку из-под китайского чая с табаком… Самый вожделенный миг… Раскурил трубку, глубоко затянулся. Потом посмотрел на часы, лежащие рядом на столе, – было четверть одиннадцатого. Все! Вставать. Под душ. Завтрак. У посла надо быть в час.

В двенадцать часов тридцать минут за ним на посольской машине приехал Владимир (тот самый, что в просмотровом зале на Лубянке стоял у проектора). Они были командированы в Боливию вдвоем, и Владимир, помимо всего прочего, был его телохранителем (Забродин это постоянно чувствовал).

– Сегодня с утра, Глеб Кузьмич, в тени тридцать два градуса. Кошмар. Как вы себя чувствуете?

– Нормально.

– Тогда вперед!

Глеб Кузьмич сел рядом с шофером, Владимир вольготно расположился сзади – его крупное боксерское тело требовало простора. В салоне машины было прохладно – работал кондиционер.

Забродин рассеянно смотрел на быстро несущуюся мимо него жизнь чужого южноамериканского города. Широкие улицы в пальмах и с бесконечными магазинами, бойкая торговля прямо на тротуарах, красочная, яркая, переливающаяся всеми красками толпа (похоже, жара всем этим людям нипочем). Площади с памятниками времен конкистадоров, много памятников воинственным полководцам. Тенистые тропические парки. Кварталы роскошных домов самой современной архитектуры. Плотные вереницы машин. Смуглые полицейские в белой форме, в соломенных шлемах. Путаница узких улочек, где уже просто пир, неистовство, торжество торговли, и даже в закрытую машину просачивается терпкий запах жаровен и кухонь… Каналы с темной водой, в которой величаво плавают белые лебеди. Опять тенистые парки…

Боже мой! Как беспределен наш мир! И как прекрасна планета, данная Провидением людям для жизни!..

Советское посольство помещалось в старинном особняке, в тихом, даже патриархальном переулке, чем-то неуловимо похожем на уголок Одессы. Пожилой человек с дряблыми щеками, в светлом костюме, без галстука, проводил Забродина и Владимира в просторную комнату.

– Располагайтесь, товарищи. Посол просит извинения, задерживается на пять-десять минут.

Комната была обставлена мягкой удобной мебелью. На низком столике бутылки с напитками, кувшин со льдом в форме сдвоенных шариков и ваза с фруктами: некоторые из них, диковинных форм и окрасок, Глеб Кузьмич видел впервые. «Надо понемногу всего этого чуда Катеньке привезти, если таможня пропустит».

Посол, Юрий Петрович Соболев, представительный мужчина лет сорока пяти, с офицерской выправкой, вошел в сопровождении двух молодых людей, которых уже знали Забродин и Владимир – две минувшие недели они вместе работали над планом предстоящей операции.

– Здравствуйте! И прошу прощения, – сказал Юрий Петрович, – задержал телефонный разговор с Москвой. Располагайтесь. – Все сели в кресла вокруг стола. Владимир по-хозяйски налил в хрустальный бокал апельсиновый сок, опустил в него два шарика льда. – И сразу приступим к делу. Цейтнота нет, но со временем считаться надо.

– Министр может подвести? – спросил Забродин. Юрий Петрович еле заметно усмехнулся:

– Министр иностранных дел Боливии – человек пунктуальный. Аудиенция мне назначена на четырнадцать тридцать. И она состоится в четырнадцать тридцать. Как вы знаете, в суть проблемы министр посвящен. Это удалось сделать нашему консулу по культуре на вернисаже молодых художников. Вроде бы без посторонних глаз и ушей. Принципиальное согласие дано. Вчера с одобрения правительства все полномочия на арест получила полиция. Только не названа персона, нас интересующая. Министр иностранных дел узнает имя сегодня, и мною будут представлены соответствующие документы. Такова предварительная договоренность…

– Плюс телевидение, – вежливо добавил один из молодых людей, высокий и худой; его звали Анатолием Семеновичем.

– А телевидение не подведет? – спросил Забродин.

Снова, на этот раз открыто, усмехнулся Юрий Петрович Соболев и произнес:

– Простите, Глеб Кузьмич, вы мыслите… как бы это сказать… несколько по-советски…