Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Сэмюэл Рэй Дилэни

Спрашивая дорогу у женщины с кувшином, Клодон и не вспомнил о нем! И она ему ответила как ни в чем не бывало.

Может, это как с рубцами? Нельзя ведь всю жизнь ни с кем не говорить и никуда не ходить, боясь, что кто-нибудь что-то скажет. Большей частью на тебя просто не обращают внимания.

Может, наказанный раб – хотя бы здесь, на мосту – лучше вора?

Рубцы останутся при нем навсегда – так, может, и ошейник оставить?

Мимо ехала телега с зеленовато-серыми дынями впереди и желтыми тыквами сзади. Рядом, ведя под уздцы пару волов, шел возница, здоровенный как медведь бородач.

Клодон поймал на себе его взгляд. Они смотрели друг на друга три мига, четыре, пять. Обычно такие здоровяки Клодона вовсе не замечали. Сейчас он отвернется, и телега поедет дальше.

Но возчик, на добрых две головы выше Клодона, остановил свою упряжку и подошел.

– Слушай, – сказал он как давнему знакомому, которого с месяц не видел, – у меня тут неподалеку есть комната. – Клодон даже усомнился, что тот хочет заняться чем-то развратным. – Вот разгружусь, и пойдем. Сколько возьмешь за часок?

– Смотря что ты хочешь, – сказал Клодон.

– Известно что. Как всегда.

– Я всегдашним не занимаюсь.

– Так и я тоже, потому и спрашиваю: сколько возьмешь?

Клодон подумал и сказал:

– Нет, что-то не хочется. Не сегодня.

– Ладно, тогда другим разом, – улыбнулся бородач и показал на ошейник. – Где такой купить можно?

Клодон удивленно пожал плечами.

– А ты свой где взял?

– Тебе-то что?

Бородач снова взялся за повод и погнал волов дальше.

«Это какой-то другой город», – подумал Клодон. Может, и глаз накрасить? Раньше он так рано на мосту не бывал – сдается, теперь тут самое бойкое время. Обычно целый день стоишь или ходишь, и заговорят с тобой разве трое-четверо, а тут сразу двое за четверть часа.

Не будь ему так худо… теперь еще и голова разболелась. Скоро ли он скажет «да»?

Не прошло и часа, как к нему подкатился третий, женоподобный толстяк.

– Вы только посмотрите, какой красавец! – заверещал он, сложив руки перед собой. – Надеюсь, ты не просто так здесь сидишь? Скажи, во сколько мне обойдется…

Клодон, не особо вслушиваясь, прервал:

– Я детскими играми не занимаюсь, мне бы что посерьезнее.

– Вот как? Пожалуй, для меня ты слишком серьезен. – Толстяк прикусил губу. – Я хорошо заплачу, но хотелось бы все же знать, что ты имеешь в виду.

– Нет. Убирайся.

Толстяк удалился с легким поклоном. Клодон не знал, долго ли так продержится, но в этом была своя прелесть. Как совместить новый город, в который его ввел мертвятник, с прежним, знакомым Колхари? Кто еще в нем живет? Может, сидя здесь, он познакомится со всем его населением? Мертвятник сказал, что тут и женщины есть…

Вдруг ему встретится молодая, сильная, темноглазая, с красивыми руками-ногами? Но скоро Клодон проголодался и решил посмотреть, сколько тот человек ему дал.

В кошельке лежали девять железных монет.

Клодон проносил ошейник три дня.

Все это время он почти ничего не ел.

Не мылся, хотя и раньше не был чистюлей.

И первые двое суток не уходил с моста.

Испытывая себя на прочность, он даже и не смотрел, открывается ли ошейник. Знал, что если снимет его, то уже насовсем. Пока что ему хотелось побыть не деревенским воришкой, а кем-то другим.

Как-то он увидел своего друга варвара, но тот с ним больше не заговаривал.

Заговаривали другие – он не переставал удивляться изобилию их причудливых нужд.

Ошейник словно поймал его в западню и в то же время открыл ему ворота нового мира – позволил, во всяком разе, постоять с краю и заглянуть вглубь.

Всем, кто к нему подходил, он отказывал.

К исходу второго дня ему стало казаться, что отвергнутые что-то у него отнимают. С каждым «нет, этого я делать не буду» он терял все больше и больше. Эту ночь он проспал под мостом.

На третий день он побрел прочь, как в тумане, – удивляясь, что никакие преграды не удерживают его там, где ошейник вкупе с рубцами означает нечто особенное.

Он пришел на какой-то двор, сел на обод колодца. Мимо прошел мальчишка, не глядя на него, – потом прошел еще пару раз, теперь уже явно глядя.

Да пусть его.

Потом Клодон сидел уже на земле, прислонившись к стенке колодца, и вроде бы задремал. Прилег у пустого амбара, поспал как следует. Встал, потянулся, размял затекшую ногу, захромал обратно к колодцу. Прошли две женщины с ребенком, и тот мальчишка вроде бы в переулке маячил. Все опять изменилось – то ли потому, что он выспался, то ли из-за судороги в ноге, то ли потому, что он ушел с моста и к нему долго не приставали. Был уже вечер, взошла луна, небо пересекали легкие облака. Клодон поднял руки к ошейнику, разомкнул его, наполнив синевой разъятые половинки – и бросил в колодец.

Всплеск он услышал позже, чем ожидал, и эха не последовало. Вода стояла на большой глубине.

Когда в Колхари бросаешь что-то в колодец, какая-нибудь старушонка непременно прицепится: «Мы отсюда пьем, знаешь ли!» Но тут старух не было.

Мимо, кажется, опять прошел тот мальчишка – а может, другой уже. Клодону было не до него. Он впервые за три дня подсчитал, сколько народу на мосту ходит в рабских ошейниках. Раньше он думал, что это правда рабы, идущие на рынок что-то купить, – ну не дурак ли? Перед самым уходом он видел одного, тоже деревенского, немногим старше себя – в ошейнике и с девятью рубцами от кнута на спине.

На Клодона он обратил не больше внимания, чем Клодон бы раньше обратил на него.

Вспомнить бы свое отражение в зеркале – так ведь нет, не выходит.

Клодон посидел еще немного и вернулся на мост.

Чуть позже туда явилась компания молодежи в туниках и сандалиях. Он узнал среди них темноглазую женщину, которую видел под мостом три недели назад, и, не дыша, прирос к месту…

Мы не задавались целью отобразить здесь всю его жизнь. Бальзамировщика он видел еще пару раз, но они не разговаривали и старались не смотреть друг на друга. Мы предлагаем лишь несколько отрывков, чем-то между собой связанных. Расскажем еще об одном, прежде чем перенестись во двор нарнисской таверны двадцать два года спустя.

Покинув Колхари, Клодон, как мы уже говорили, имел весьма смутное понятие о времени, которое там провел. А во время загула