Последний Иерофант. Роман начала века о его конце - Владимир Шевельков

Вернувшись в кабинет, Думанский опустился на колени перед иконами, долго и усердно молился. Слезы умиления застлали его взор, когда он прильнул губами к запыленному стеклу киота. В комнате было душно, жар исходил от камина. Викентий Алексеевич растворил окно. Голуби стаей слетелись на карниз. Те, что посмелее, важно бродили по подоконнику, косясь на Думанского. В душевном волнении он сел за письменный стол.

Рука инстинктивно потянулась к перу. Адвокат уже было окунул его в такую знакомую чернильницу, часть большого каслинского литья прибора — подарка покойного отца, но коснуться тускло-золотым острым кончиком чистого листа не смог: противное чувство страха увидеть угловатые кесаревские «иероглифы» судорогой сковало пальцы. Пересилив себя, Думанский аккуратно вывел несколько печатных букв, составляющих его, теперь уже неотъемлемое, имя, но в этом как раз и была манера письма полуграмотного бандита! Викентий ощутил на лбу холодные капли и снова напряг сознание, призвав на помощь ангела-хранителя и… моторную память собственной правой руки. Это тотчас возымело спасительное действие: родной, чуть витиеватый почерк петербургского дворянина-правоведа окончательно, уверенно возвращался из прежней, «уютной» жизни. Правда, писать было совсем уж не так легко: изрезанная ладонь не была так гибка, как хотелось бы, было просто больно, да и пальцам предстояло еще полностью восстановить изящный навык владения пером (не говоря уже о способности свободно перебирать на досуге клавиши фортепьяно), но все же это выглядело сущим пустяком в сравнении с пережитыми ощущениями ненавистного, неуклюжего и неухоженного тела бандита. Главное, что его, Викентия Алексеевича Думанского, неповторимый почерк теперь уже навсегда, неотъемлемо принадлежал своему законному хозяину. Пускай кто-нибудь из «вольной братии», этих хищников, посмеет посягнуть на его личность — во всяком случае, он научен горьким опытом и не позволит просто так приблизиться к себе, не то что подать руку хоть одной из этих ушлых бестий.

«Избави, Боже, отныне никаких отношений со светской вольной братией! Но ведь нужно же что-то предпринимать — сами собой они все равно не оставят гнусных намерений, будут продолжать охотиться за Государем, за его верными людьми… Да много ли верноподданных осталось в ближайшем окружении Его Императорского Величества?!» Эти мысли не могли не омрачать радость от собственного избавления. Служивший Закону и царю не за страх, а за совесть Викентий Думанский потупил взор, и тут-то на глаза ему попался невесть откуда взявшийся свежей печати номер «Русских ведомостей» — маститой московской газеты, которой адвокат порой уделял внимание (из-за профессиональной щепетильности и столичного снобизма — не в последнюю очередь) — с жирным заголовком на первой странице: «Дело живого трупа».

«Ну вот! Что еще за толстовщина? Наверняка какие-нибудь жареные факты, да еще с желтоватым оттенком и язвительным апломбом: да никако ты Плевако! Хм…» Статья оказалась весьма даже любопытной и по адресу:

В русском народе недаром так расхожа пословица «Голь на выдумки хитра», и это отнюдь не фольклорно-поэтическая выдумка великого знатока живого великорусского языка господина Даля. В очередной раз подтверждена эта давняя мудрость не где-нибудь в провинции, в уездной глуши, изобилующей языковыми сокровищами для собирателей перлов народного наречия.

Неведомый доселе миру способ мошенничества, достойный не только филологического, но юридически-правового и даже политического интереса, «изобретен», как сказал бы классик, на стогнах столиц. Недавно совместными усилиями нашей доблестной Имперской полиции и полицейского корпуса Французской республики успешно проведена шахматная по своей сложности операция по поимке авантюриста-виртуоза европейского масштаба. Как уже сообщалось в одном из декабрьских номеров нашей газеты, после дерзкого ограбления ломбарда в Петербурге на Выборгской стороне была окончательно ликвидирована особо опасная банда «Святой Георгий», состоявшая как из подонков уголовного мира, так и боевиков-террористов политического толка (подробный репортаж о нападении этой преступной группы на кассу Петербургского Императорского университета был также ранее помещен на страницах нашей газеты). В числе прочих участников обоих преступлений была арестована некая Лилия Аксельбург, артистка известного у столичной богемы и среди прожигателей жизни самых разных сословий кафешантана с канканом, что в Крестовском увеселительном саду. Эта популярная в вышеохарактеризованном кругу особа, которая выступала под сценическим псевдонимом Шерри Колдовская как исполнительница «жестоких» романсов и модных песенок фривольного содержания, была, о чем нетрудно догадаться, изобличена и в оказании запрещенных законом Российской Империи услуг интимного толка, и даже в широком промысле на этой злачной ниве. Благодаря показаниям модной шансонетки, блюстители порядка и нравственности напали на след кровавого убийцы, который успел лишить жизни многих и многих наших добропорядочных сограждан, а также своих коллег по преступному ремеслу, причем не только в Санкт-Петербурге, Москве, но и в разных губерниях. Этот хитрый на выдумку изверг рода человеческого был способен на любое самое неожиданное изощренное преступление: он являлся не только карточным шулером, брачным авантюристом и мог даже изменить курс национальной валюты, но с такой же легкостью, как обыгрывал кого-либо в казино или взламывал очередной бронированный сейф «за семью печатями», расстреливал, душил и резал свои несчастные жертвы, подобно скоту на бойне. («Русские ведомости» заранее приносят извинения тем читателям, чьи нервы не привыкли к переживанию описываемых ужасов, что вынуждены констатировать столь ужасающие факты.) Злой гений, а точнее сказать — гений зла, надежно застраховав собственную жизнь, совершал одно убийство за другим и присваивал документы жертв, продолжая свой жуткий промысел под прикрытием чужих имен и прочих данных. Так, проживая в Петербурге под фамилией Сатин, оборотень под предлогом устройства на выгодное место в столице выманил из Екатеринбурга внешне похожего на него мещанина 32-х лет Казимира Панченко, будучи заранее осведомлен, что человек этот — круглый сирота, вырос в приюте, и в случае его пропажи, разумеется, никто не спохватится. Ничего не подозревавший, сильно нуждавшийся Панченко, с радостью принял «подарок благодетеля» — верхнее и нижнее платье, помеченное инициалами Сатина. Это обстоятельство — именные метки на одежде, наличие в карманах визиток господина Сатина, как и было задумано, ввели в заблуждение полицию после обнаружения очередной жертвы. Нужно заметить, что вся цепь изуверских убийств организовывалась и обставлялась как ритуальное жертвоприношение, и этот будоражащий общественность факт держал в напряжении как минимум обе столицы. Перевоплотившийся привычным для себя образом в Панченко, оформленного в качестве секретаря «убитого Сатина», последний должен был теперь получить страховку, которая на законных условиях, определенных «покойным патроном», предназначалась к выплате именно секретарю. Итак, патрон в очередной раз получил возможность нажиться на «собственном» убийстве, виновником которого на деле сам же и был. Этот трюк злодей мог бы смело запатентовать в каком-нибудь «регистре способов лишения жизни с корыстной целью», если бы таковой, не приведи Господь, существовал. За страховкой свежеиспеченный Панченко отправился не куда-нибудь, а во Францию, так как по правилам страхового общества означенная в свидетельстве приличная сумма беспрепятственно выплачивается отделением соответствующего банка в любой стране, где тот имеет свои филиалы. Сатин-Панченко, видимо, не долго думая выбрал давно притягивавший его воображение, созданный (в чем обычно убеждены подобные «гении») именно для него блистательный Париж.