Калигула - Зигфрид Обермайер

— Ты, похоже, решил испытать мое терпение, трибун? Слушаю тебя.

— Меня самого неплохо бы проучить, префект, поскольку мой предыдущий вопрос был немыслим, и я прошу за него прощения. Поэтому я готов добровольно отправиться на Понтию.

Это было выше понимания префекта, и он посмотрел на Сабина с недоумением.

— Ты, трибун? Не годится, Корнелий Сабин, ссыльных на Понтии всегда охраняла манипула во главе с центурионом. Ты слишком низко ценишь свой ранг, Сабин. Я не могу послать трибуна на остров охранять женщину. Император будет в ярости, и мне придется нести ответственность. Нет, выбрось это из головы.

Но Сабин не сдавался.

— Я прошу тебя только о том, чтобы ты предложил мою кандидатуру. Скажи императору, что тем самым я хочу выразить особую признательность за оказанную милость. Он знает, о чем идет речь.

Клеменс вздохнул.

— Хорошо, почему бы и нет? Но я уже сейчас могу сказать, что ты получишь отказ.

На обратном пути Херея прошептал:

— Ты ведь делаешь это не без причины, Сабин. Что ты задумал? Скажи мне!

Сабин молчал.

— Ты больше мне не доверяешь? Что случилось с тобой? Ты рискуешь впутаться в такое…

Сабин остановился.

— Я не рискую впутаться. Я иду на это с открытыми глазами и точно знаю, что делаю. Но едва ли мне все удастся. Потерпи, друг мой, мы скоро обо все поговорим.

Через день Калигула приказал явиться к нему трибуну Сабину, которого тщательно обыскали в поисках оружия, а потом провели узкими коридорами в личные покои императора.

— Ты должен исполнить роль Париса и решить, какая из дам тебе больше нравится, — выпалил навстречу ему Калигула. Сабин оглянулся, но не заметил никого, кроме императора в короткой до смешного тунике и пары молоденьких рабынь, занятых его одеждой.

— Терпение, Сабин, я продемонстрирую тебе красавиц одну за другой.

Потом он исчез за расписанной узорами ширмой. Озадаченный Сабин остался стоять у дверей. За ширмой послышался шорох и вдруг перед ним появилось существо, окутанное в темно-голубые одежды с золотыми звездами. Лицо скрывала вуаль, а на голове красовался серебряный месяц. Мелкими торжественными шагами видение проплыло перед Сабином, покружилось, как в танце, и откинуло вуаль. Но под ней было не человеческое лицо, а серебряная маска женщины.

Существо исчезло, и немного погодя из-за ширмы появилась Венера в белых просторных одеждах, серебряных сандалиях и под вуалью. В одной руке она держала зеркало, другой же манерно поправляла складки одежды. Она протанцевала вокруг Сабина, вздыхая, в восторге от собственной красоты, а потом тоже исчезла.

Следующей и последней оказалась Минерва, в полном обмундировании: лицо спрятано за золотой маской, грудь и плечи защищены эгидой с головой Медузы в центре и змеями по краям. Она прошла твердой военной походкой, с гордо поднятой головой, и звуки ее шагов разносились по всему залу.

Сабин сразу догадался, что за всеми тремя масками скрывался император, но кого он должен был выбрать? Согласно мифологии, Парис отдал яблоко Афродите, но что-то подсказывало ему, что Калигула требовал приз не для нее. В голове пронеслось молнией: Луна! Конечно, это была Луна, ведь не случайно маска показалась ему такой знакомой: она напомнила Сабину Друзиллу, чьи изображения в Риме можно было встретить на каждом шагу. Он вздохнул и теперь спокойно ждал появления императора. Тот не замедлил предстать перед трибуном в ярких, расписанных восточными узорами одеждах с бахромой. Неподвижные глаза с любопытством смотрели на Сабина.

— Ну, Парис-Сабин, кому бы ты отдал яблоко?

— Кто бы стал сомневаться! — с уверенностью произнес Сабин. — Золотое яблоко должно принадлежать прекрасной и таинственной богине Луне.

Широкий, мрачный лоб императора разгладился, в глазах читалось удивление.

— Ты уверен?

— Еще как, император, — дерзко ответил он. — Возможно, ты сделал бы другой выбор, но раз уж я Парис…

— Да-да, хорошо. Возможно, я тоже выбрал бы ее, но тебя это не касается. Ты добровольно вызвался служить на Понтии, ты, трибун Корнелий… Кстати, я помиловал Приска, сегодня утром ему отрубили голову. Люди даже в таких случаях должны чувствовать, что это того стоит — быть преторианцем, пусть речь идет и о собственной казни. Зачем тебе это надо, Сабин? Ты хочешь быть ближе к Ливилле или, может быть, ей удалось передать тебе весточку?

Неподвижные глаза внимательно следили за ним, и Сабин знал, что от них не утаится ни единое движение лица или тела.

— Нет, император, я уже объяснял, что хотел бы этим выразить благодарность за оказанную мне тобой милость в передаче наследства дяди. Мне все равно кого охранять, Ливиллу или Агриппину, я с такой же радостью выполню другое малоприятное задание. Но я не стану от тебя скрывать, что с большим удовольствием остался бы в Риме: я поселился теперь в большом красивом доме дяди, здесь живут мои родители, друзья и подружки…

Калигула зло рассмеялся.

— Только не иди теперь на попятную, трибун! Мне с самого начала понравилось твое предложение, я просто хотел тебя испытать. И скажу почему. Возможно, ты тогда не заметил или уже забыл, как Ливилла рассматривала тебя во время нашей трапезы. Она тихоня, но всегда гонялась за мужчинами, и я имею в виду не только поэта Сенеку. Ты предан мне, Сабин, я это заметил. Ты не из тех Корнелиев, которые делят имущество между клиентами[11], чтобы избежать ценза, ты на моей стороне, я знаю это со дня нашей первой встречи.

— Ты читаешь в сердцах, император, — скромно произнес Сабин.

— Если бы я умел делать это лучше! — воскликнул Калигула. — Я многого мог бы избежать. Но вернемся к Ливилле. В своих письмах, которые передавал этот подлец, она просила родственников мужа, друзей и бывших клиентов о помощи, чтобы я ограничил срок ее изгнания. Мне, конечно же, известно, что произойдет, если я помилую ее. Она мобилизует всех противников твоего императора, сделает все, чтобы меня уничтожить. Ты не знаешь моих сестер, Сабин: если Агриппина и худшая из них, то и Ливилла не менее решительна. Но я и не подумаю о том, чтобы помиловать этих мегер раньше времени. Возможно, что обстоятельства вынудят меня однажды обеих…

С ухмылкой палача Калигула рассек правой рукой воздух.

— От тебя, Сабин, я не ожидаю, чтобы ты избегал Ливиллы, — совсем наоборот. Но помни, что она подозрительна и у нее острый ум. Не дай себя одурачить! Ты не должен навязываться ей — это разбудит подозрительность Ливиллы. Делай так, будто я послал тебя на Понтию в наказание или по воле настроения. Ты должен вкрасться к ней в доверие, Сабин, это главное. Ты ведь сын издателя Корнелия Цельсия? Лучшего и желать нельзя. Ливилла боготворит поэтов и все, что связано с книгами. У вас будет тема для разговоров на много дней, но не забывай вытягивать из нее как можно больше. Я не хочу знать, что она планирует, поскольку Понтия не лучшее место для замышления заговоров. Мне нужны имена заговорщиков, которых я еще не знаю. Многие из них ускользнули от меня — не сомневаюсь. Эти люди все еще на свободе, плетут новые интриги. Когда они все будут уничтожены, когда у Гидры не останется больше голов, тогда в Риме наступит Элизиум, Сабин, я обещаю тебе. Но до той поры я буду беспощаден, и виновные будут платить жизнью и состоянием — кем бы они ни были!