Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– И с мальчиком туда можно отправиться… – если судить по часам, выступление леди Кроу подходило к концу, – надо на права сдать… – подумала Густи:

– Стивен меня обучит водить машину… – вспомнив о муже, Густи, хлюпнула носом:

– Как я без него… – она не могла себе представить, как жила раньше, без веселого свиста, на кухне, без запаха горячих тостов, без ласковой руки, обнимающей ее за плечи:

– Приду вечером, страшно голодным, и съем все, что бы ты ни приготовила. Даже тушеную капусту… – полковник делал гримасу, Густи смеялась:

– Ты капусту тайком берешь из кастрюли, а притворяешься, что не любишь…

– Потому, что Гитлер вегетарианец… – они со Стивеном хохотали, – назло ему надо курить, пить, и есть мясо… – по щеке Густи скатилась слеза:

– Не плачь, вы увидитесь, вечером. Не плачь, ребенку подобное не нравится… – девушка ничего не могла сделать. Она представила командира базы, у себя в гостиной, его хмурое лицо:

– К сожалению, я вынужден, вам сообщить, леди Кроу… – Густи увидела себя, в трауре, медали и ордена, на крышке гроба:

– Или вообще гроба не окажется. Стивен рассказывал, как его спас русский летчик, в Испании. От него ничего не осталось, тогда… – Густи разревелась, роняя слезы в чашку с чаем.

– Ты чего? – раздался сверху озабоченный голос: «Чего случилось-то?»

Хозяйка кафе, крупная женщина, в фартуке и халате, стояла над Густи, с мокрыми руками. Когда женщины зашли в кафе, хозяйка, радушно, поздоровалась с леди Кроу:

– Старик мой говорил, что вас правительство присылает, сегодня… – она кивнула на ворота верфи, – ваш преемник в палате справляется пока… – женщина поджала губы, – хотя он, не вы, конечно, леди Кроу… – Юджиния попросила крепкого кофе. Хозяйка ушла на маленькую кухоньку, женщина шепнула Густи:

– Они десять лет за меня голосовали. Трое сыновей, все в армии. Старший офицер… – вытерев руки, хозяйка погладила Густи по голове: «Чего разревелась?»

– У меня муж летчик, – жалобно, как ребенок, сказала Густи, уставившись в накрытый простой скатертью стол, – я за него беспокоюсь. Вдруг он не вернется… – девушка прикусила нежную губу:

– Я боюсь… – хозяйка наклонила над ее чашкой чайник:

– Точно рожать скоро, – добродушно заметила она, – мозги набекрень. Мой старший сын в пятнадцатом году на свет появился. Война год, как шла. Тоже, помню, рыдала, что не хочу мальчика. Мол, пойдет он на войну, его и убьют. Сейчас все трое в Северной Африке… – она указала на фото. Юноши, в мундирах, широко улыбались:

– Дорогим маме и папе, на добрую память… – прочла Густи. Хозяйка протянула ей салфетку и печенье:

– Комплимент от заведения, – подмигнула женщина, – как в отелях говорят, в Вест-Энде. Мы со стариком там обедаем, бывает. Балуем себя. Ешь и не думай ни о чем плохом. Ребенку такое вредно… – Густи высморкалась:

– Спасибо вам, большое. А вас не бомбили? – поинтересовалась девушка.

Хозяйка вздохнула:

– Господь пока уберег, только стекла выбило, несколько раз. На верфи хорошее убежище, хотя и там люди погибали, осенью, зимой. До нас ничего не долетало… – Густи подумала, что маленькому ряду домов, с кафе, парикмахерской, и табачной лавкой, ничего не грозит. Задняя стена смотрела на воду доков. Стоило перейти улицу, как начиналась территория верфи. Она сжевала печенье:

– Я прогуляюсь, воздухом подышу…

Женщина кивнула:

– Дело хорошее. Ко мне за кофе побегут, после обеда. В столовой чай выдают, а мистер Людвиг с континента. Он без кофе не может, и другие тоже… – на верфи работало много эмигрантов, евреев:

– И она, наверное, еврейка… – хозяйка рассматривала изящную спину девушки, в легком пальто, – акцент у нее похожий. Точно, сына родит, я, похоже, носила. Надо для Пауля печенья отложить… – мальчик любил приходить в кафе. Он рассказывал хозяйке о сестрах, о маленьком брате, и коте Томасе:

– Не такой ребенок, как все… – женщина зажгла газовую плиту, – ерунда. Он работает, читает, пишет. Просто медленно. Он добрый мальчик, ласковый. Дай им Бог счастья… – попросила хозяйка. Встав на пороге, она свернула папироску. По асфальту прыгали воробьи, русые волосы девушки, золотились в лучах солнца. Густи, даже замедлила шаг, улыбаясь, так было тепло.

Свернув за угол переулка, Питер весело хмыкнул:

– Стоит, мечтает. Хорошая она девушка, повезло Стивену. А Генрих… – он вздохнул:

– Генрих говорил, что не женится, до победы. Не хочет, чтобы его близкие люди рисковали. А когда она придет, победа? – Питер разозлился:

– Скоро. Всю банду преступников отправят на виселицу. И Макса, вместе с Отто… – он вспомнил название лагеря:

– Аушвиц. Густи туда почти доехала, она говорила. Для кого он, Аушвиц… – Питер купил два букетика гиацинтов, для мамы и Густи. В кармане пальто лежала книга о слоне Хортоне, высиживающем яйцо, авторства доктора Сьюза:

– Детям понравится… – он помахал Густи. В ясном небе слышался шум авиационных моторов:

– Это патруль, – сказал себе Питер, – наши самолеты… – Густи шла ему навстречу. Шум становился все сильнее. Она замерла, глядя вверх. Питер увидел низкие, черные силуэты, над крышами верфи, над кирпичной трубой, кресты на крыльях. Бомбардировщики нырнули в пике, вой стал громким, раздирающим уши:

– Стивен был в бомбежке, в Испании. Что они делают, во дворе люди. Мама… – труба сложилась вдвое, раздался оглушающий грохот, точки отделялись от самолетов, несясь вниз. Выронив цветы, Питер бросился к Густи, толкнув ее на землю, пытаясь спрятаться под машиной. Бомба разворотила крышу кафе. Питер почувствовал обжигающую, горячую кровь, на руках, острую боль в спине. Теряя сознание, он услышал сдавленный, страшный крик, и звон осколков.

Стрелка на часах в коридоре Королевского Лондонского Госпиталя, в Уайтчепеле, подбиралась к шести вечера. Половицы заливало золотое сияние опускающегося за большим окном солнца. Медицинская сестра, в сером платье, с платком на голове, медленно открыла дверь палаты. Пахло дезинфицирующим раствором, лекарствами, немного гарью и дымом. Посмотрев на кровать, она перекрестилась:

– Господи, помоги, пожалуйста. Хватит смертей, я прошу Тебя… – с двух часов дня, с верфей на Собачьем острове, по госпиталям Ист-Энда развозили раненых. Налет оказался неожиданным, патрули не успели перехватить бомбардировщики Люфтваффе. Погибло больше двух сотен человек. На разрушенной верфи R.& H. Green and Silley Weir Ltd, под завалами кирпича и камней, оставалось не менее пяти десятков людей, по подсчетам пожарных.

– Двести тринадцать, – вспомнила сестра, – нет, она еще жива… – новорожденная девочка лежала в соседней палате, под плексигласовым колпаком, окруженная грелками, с теплой водой. Ее хотели перевезти в детский госпиталь, на Грейт-Ормонд-стрит, но врачи запретили трогать ребенка с места. Она провела час под завалом, рядом с раненым, потерявшим сознание мужчиной. Он закрывал своим телом ребенка. Осколок немецкой бомбы вспорол живот матери, мгновенно убив женщину. Этот же осколок перерезал пуповину и ранил девочку, в крохотную ручку, повыше локтя. Врачи боялись заражения крови. Дитя, которому не исполнилось и суток, не смогло бы бороться с инфекцией.