Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

мертв. Так чего же вы ждете? Вы всё услышали, больше мне нечего сказать, разве только повторить еще раз.

Они стояли молча. И слушали.

— Ну хорошо, я скажу. Звался он Клифтон, годами был молод, слыл вожаком, считался лидером, а когда упал, на пятке его носка зияла дыра, а стоило ему растянуться на земле, как стало ясно: не столь уж он высок ростом. Так он умер, и мы, которые его любили, собрались здесь, чтобы его оплакать. Звали его Клифтон, и был он чернокожим, и его застрелили. Разве этого недостаточно для моей речи? Разве этого недостаточно для того, чтобы утолить вашу тягу к трагическому и отправить вас по домам отдыхать — утро вечера мудренее. Сходите выпить и забудьте обо всем. Или же прочитайте статью в «Дейли ньюс». Звали его Клифтон, и был он из чернокожих, и его застрелили, а я находился рядом и видел, как он упал. Вот как это произошло. Стоял он, стоял, а потом упал. Рухнул на колени, весь в крови. Истек кровью и умер. Свалился, как подкошенный, как упал бы любой, и у него хлынула кровь, как хлынула бы у кого угодно — красная, как любая кровь, мокрая, как любая кровь, и в ней отражались небо, и дома, и птицы, и деревья, отразились бы и ваши лица, склонись вы над этим тусклым зеркалом; и кровь его высохла на солнце, как высыхает любая кровь. Вот и все. Они пролили его кровь, и он истек кровью. Его подстрелили, и он скончался, а кровь еще струилась на тротуар, где поблескивала лужицей, а потом потускнела, запылилась и высохла. Вот и весь сказ, вот и вся история. Старая, как мир, а в мире слишком много крови, чтобы вас взволновать. Не наскучил ли вам такой сказ? Не тошно ли от крови? Зачем вы внимаете, почему не уходите? Здесь пекло. Здесь едкий запах. А в таверне — холодное пиво, в цирюльнях и дамских салонах — смех, и шутки, и сплетни, а вечером опустится прохлада, в «Савое» будут томно стонать саксофоны, в двух сотнях церквей зазвучат проповеди, в киношках будут крутить комедии. Идите послушайте «Амоса и Энди», а эту историю забудьте. Она ведь неизменна и стара как мир. Добро бы тут его оплакивала юная вдовушка в траурном платье. Здесь даже не на что излить свою жалость, некому плакать и причитать. Нечего бояться. Слишком коротка эта история, слишком проста. Звали его Клифтон, Тод Клифтон, оружия не носил, а смерть его оказалась втуне, потому как жизнь прошла напрасно. Он ратовал за Братство на сотне углов и надеялся стать от этого более человечным, а умер как бродячий пес. На этом все, баста, — выкрикнул я в отчаянии.

Все шло не так, как я рассчитывал: политики не было ни на грош. Брат Джек наверняка остался бы недоволен, а мне отступать было некуда.

— Слушайте меня, ибо я вещаю с так называемой горы! — не умолкал я. — Позвольте открыть вам правду, как на духу! Звался он Тод Клифтон и жил сплошными иллюзиями. Возомнил, будто он — человек, а был он всего лишь Тод Клифтон. Подстрелили его по сущему недомыслию, и он истек кровью, а кровь его высохла, и вскоре подошвы растащили ее на грязные пятна. Не он один грешил таким заблуждением: думал, что он человек, а человека, дескать, негоже осыпать тумаками. Но центр города стоял в пекле, а он забыл свое время и место. Оторвался от реальности. А тут подвернулся коп, толпа застыла в ожидании, но он-то был Тод Клифтон, а копы вечно тут как тут. Какой еще коп? Что о нем скажешь? Коп — он и есть коп. Законопослушный гражданин. Но у этого копа чесались пальцы, а уши и вовсе стояли торчком — ловили, не пролетит ли где слово в рифму с «триггер», и стоило ему поймать такое словцо, как Клифтон упал. Полицейское начальство отбарабанило свои строчки — вот и стишок сложился. Глядите, как складно вышло. Посмотрите, что он такого сделал, загляните в себя — и прочувствуйте эту жуткую небывалую власть. Она ведь естественна. Кровь лилась, как на картинке в комиксе, как на рисованной улице, в рисованном городке, в рисованный день, в рисованном мире.

Тод Клифтон остался в веках. Но какое отношение это имеет к вам на такой жаре, под этим дымным солнцем? Теперь он добился истинной свободы, став частью истории. Разве его имя не вписано в стандартный служебный блокнот? «Раса: цветной! Вероисповедание: не установлено; предположительно из среды баптистов. Место рождения: США. Небольшой южный город. Ближайшие родственники: не установлены. Адрес: не установлен. Род занятий: не установлен. Причина смерти (конкретизировать): умер при сопротивлении реальности под видом револьвера 38-го калибра в руках патрульного на Сорок второй улице между библиотекой и станцией метро в послеполуденный зной, от стреляных ран, причиненных тремя пулями, выпущенными с расстояния трех шагов: первая пуля вошла в правый желудочек и там застряла, две другие рассекли спинномозговые узлы: одна опустилась в почечную лоханку и там застряла, другая пробила спину и опустилась Бог весть куда».

Такова была недолгая и горькая жизнь нашего брата Тода Клифтона. Теперь он лежит в этом ящике с туго затянутыми болтами. Он лежит в ящике, и мы тоже там, рядом с ним, и, когда я закончу этот рассказ, вы сможете уйти. В ящике темно и людно. Потолок растрескался, сортир в прихожей засорен. Вокруг снуют крысы и тараканы, при том что жилище очень и очень дорогое. В воздухе тяжесть, зимой ожидаются холода. Тоду Клифтону тесно, ему нужен простор. «Скажите им: пусть вылезают из ящика», — вот что он бы изрек, сумей вы его услышать. «Скажите им: пусть вылезают из ящика и отправляются учить полицейских, как им позабыть ту рифмовку. Пусть объяснят им, что, бросая одному из вас „нигер“, в рифму с „триггер“, они вызывают огонь на себя».

Вот, собственно, и все. Тод Клифтон ушел в вечность. Через несколько часов Тод Клифтон останется в земле горкой хладных останков. Не обманывайте себя: эти кости не воскреснут. Мы с вами тоже останемся в этом ящике. Не знаю, была ли душа у Тода Клифтона. Знаю одно: сердце мое рвется от боли, от этой утраты. Не знаю, есть ли душа у каждого из вас. Знаю одно: вы — люди из плоти и крови; в свой срок эта кровь иссякнет, а плоть остынет. Не знаю, все ли копы — поэты, но знаю одно: у каждого при себе есть револьвер с триггером. Знаю и