Вид с метромоста - Денис Драгунский

– Нет, так нельзя, – сказала она.

– Тогда пригласи меня в театр, – сказал он. – На хороший спектакль.

– Вас с женой? – уточнила Лара.

– Я не женат, – сказал Лёша. – А ты замужем?

– Нет, – сказала Лара.

– Раз так, тогда я тебя поведу в театр.

– Э, нет! Первое слово дороже второго! Когда пойдем?

– По факту. Когда твой сын поступит, – сказал Леша и рукой показал официанту, чтоб принесли счет.

В счете было сто восемьдесят рублей. Две чашки кофе по девяносто и всё. Лара раскрыла кошелек.

– С ума сошла? – сказал Леша.

– А то я уйду, и ничего не надо, – сказала она и достала сотню.

Лёша засмеялся и вытащил десятку, двинул по столу к ней.

– Чаевые тоже пополам, – сказала она.

– Строгая ты какая, – сказал он.

Мальчик поступил.

Лара позвала Лешу на очень модный спектакль. Сидели в первом ряду.

Через неделю он позвонил и пригласил ее в ресторан «Малевич».

– Зачем так гулять? – спросила Лара.

– Я же видел, сколько стоили билеты, – сказал Лёша.

– Тогда разбей на два раза, – сказала она. – И то слишком.

– А может, лучше восемь раз в «Макдональдс»? Кстати, у тебя хороший мальчик. Умный, прилежный. Я специально на экзамен пришел, посмотреть.

– Ой, не сглазь! – счастливо засмеялась она.

– Мне б такого сына, – вздохнул Лёша.

– Ладно, спасибо, я подумаю, – сказала Лара. – Я позвоню завтра.

Нажала отбой и стала думать.

Но потом решила, что ничего не выйдет. Он, конечно, добрый, милый и всё такое. Устроенный. Красивый, что тоже приятно.

Но уж очень любит высчитывать, кто кому сколько должен.

Ну его.

и это всё о ней

Помещик Левин был думающий и совестливый. Иногда жизнь казалась ему бессмысленной, и он был близок к самоубийству. Он долго ухаживал за красивой и доброй девушкой Катей Щербацкой, и потом они поженились. Он был счастлив. Но не погрузился в семейное довольство, а продолжал думать о вечных вопросах бытия. Наконец он понял, что жизнь имеет несомненный смысл добра, который он властен вложить в нее.

Полковник Вронский был флигель-адъютант, красавец и богач. Когда-то он слегка ухаживал за Катей Щербацкой, но потом у него вдруг начался длинный и несчастный роман с женой одного весьма важного чиновника. Мать Вронского, женщина расчетливая, хотела его женить на княжне Сорокиной, он не давался. Поэтому он уехал на войну, помогать сербам освободиться от турок.

Статский советник и камергер Облонский был человек добрый, но безалаберный. На службе держался дружескими связями. Жене изменял почем зря, бесстыдно, один раз даже с бывшей гувернанткой собственных детей. Но жена его прощала, потому что у нее было много детей, она была стара, устала, беспомощна. Кстати, она была старшей сестрой Кати Щербацкой.

Действительный тайный советник Каренин был государственным человеком. Твердым, знающим, решительным администратором. Его очень уважали. Хотя он провалил проект по обустройству переселенцев, и орден Александра Невского получил скорее в утешение, чем в награду. У него не ладилась семейная жизнь, жена изменяла ему, потом стала жить отдельно от него, все об этом знали; он страдал. Однажды он был в гостях, где была Катя с сестрой. Катина сестра стала его утешать и давать советы, рассказывать о своих несчастьях. Он сухо отвечал, что у каждого своего горя достаточно. Катя этого разговора не слышала, потому что как раз объяснялась с Левиным.

Что связывало этих людей?

Пожалуй, вот что. Вернее, кто. Родная сестра камергера Облонского – и, тем самым, свойственница Кати Щербацкой – была любовницей полковника Вронского и женой действительного тайного советника Каренина.

Однажды Катя приревновала к ней своего мужа Левина. Закричала: «Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя! Я уеду!»

Но потом они помирились и забыли про нее.

дневник пожилого негодяя

Андрей Егорович Алтынов сидел у Лиды. Поужинали на кухне, потом взяли чашки с чаем и перешли в комнату. Было лето, темнело поздно, сидели без света, хотя было уже десять.

Зазвонил мобильник на столе. Лида посмотрела, кто звонит. Нажала отбой, а потом выключила звук.

– Да, кстати, – спросил Алтынов. – А что Татьяна?

– Понятия не имею, – сказала Лида.

– Ой-ой-ой, – сказал Алтынов.

– Представь себе. Но не потому, что она к тебе приставала. Я всё знаю, она мне сразу же, в тот же вечер доложила. Ерунда. А вот теперь всё.

Она это так сказала, что Алтынову стало не по себе.

– Послушай, – сказал он. – Честно, у вас с ней что-то было?

– Наверное, – сказала Лида. – Она часто приходила. У меня работа сдельная, сам знаешь. Я сама себе всё выколачиваю и обеспечиваю. А мы с ней часами болтали. До трех утра. Стихи читали. Играй же на разрыв аорты, с кошачьей головой во рту, три черта было, ты четвертый, последний чудный черт в цвету. У нее очень красивый голос.

– Это у тебя красивый голос, – сказал Алтынов.

– Мне она тоже так говорила, – сказала Лида. – Мы с ней читали вдвоем. На два голоса. Как будто она – скрипка, а я – фортепьяно. Разве этого мало?

– Много, – сказал Алтынов. – Даже очень.

– Вот, – сказала Лида. – А потом на меня просто навалилась работа. Я больше не могла вот так, ночи напролет. Она обижалась. Один раз сижу, редактирую перевод. Ингрид Свенсон, Ледяной мрак. Двадцать листов. Сдавать в пятницу, сегодня вторник. Звонит, говорит сипло и жалобно: «Грипп, температура, в аптеку сходить некому». Выгребаю из шкафа лекарства. Магазин, сок-сыр-хлеб. Прилетаю к ней. Открывается дверь – о, боже. Дым коромыслом, гости, она в платье на лямочках, выскакивает, обнимает: «Прости мою маленькую хитрость!»

– Ишь ты, – сказал Алтынов.

– Я вдруг поняла, что ненавижу ее, – сказала Лида. – Как бедняк богача. Как трус храбреца… Вот, например: она влюбилась в одного типа и сразу развелась с мужем. Просто так. От полноты чувств. Хотя этот тип вовсе не собирался на ней жениться. Ей всё можно. У нее нет такой железной двери внутри. Ненавижу.

Алтынов встал, вышел на балкон, закурил. Докурил, вошел в комнату.

Лида неподвижно сидела на диване. Стало совсем темно.

– Ну? – почти строго спросила она.

– В смысле? – он поднял брови.