Хроники тысячи миров - Джордж Мартин

Туман полон кинжалов, осколки серебристого стекла разлетаются во все стороны. Один летит в меня, и я заставляю его исчезнуть. Но другие… другие меняют траекторию, собираются в воздушную флотилию и, словно крошечные ракеты, атакуют Ризен Джей. Они пронзают ее, и кровь сочится из тысячи ран, из глаз, из груди, из открытого рта. Чудовище вновь превращается в плачущую девочку.

– Моралист, – говорю я Клерономасу.

Не обращая на меня внимания, он поворачивается к Креймуру Делуну и его жертве. Татуировки с новой силой вспыхивают на коже паренька, в руке появляется пламенеющий меч. Испуганный Делун отшатывается. Паренек прикасается к своей коже, беззвучно чертыхается, неуверенно встает.

– Альтруист, – говорю я. – Защитник слабых.

Клерономас поворачивается ко мне.

– Я против избиений.

– Может, ты приберегаешь их для себя, киборг? Если нет, тогда поспеши отрастить крылья, пока твой приз не улетел.

Я хохочу. Его лицо остается холодным.

– Мой приз передо мной.

– Так я и думала, – отвечаю я, надевая шлем. Мои доспехи сверкают золотом, мой меч – луч света.

Мои доспехи уже черные, как деготь, а узоры на них, черные по черному – пауки и змеи, черепа и лица, искаженные болью. Мой прямой серебряный меч превращается в обсидиан и обрастает уродливыми шипами и крючьями. Он умеет разыгрывать драму, проклятый киборг.

– Нет, – возражаю я, – не буду я воплощением зла. – Я снова в золоте и серебре, и плюмаж у меня синий с красным. – Сам надевай эти доспехи, если они тебе так нравятся.

Черные и уродливые, доспехи стоят передо мной, пустой шлем ухмыляется, словно череп. Клерономас отсылает его прочь.

– Мне не нужны декорации, – отвечает он. Бледно-серый призрак колышется рядом, дергает его за руку. «Кто это?» – опять удивляюсь я мысленно, но не теряюсь.

– Прекрасно. Тогда отбросим иносказания.

Мои доспехи исчезли.

Я протягиваю обнаженную руку, в которой ничего нет.

– Прикоснись ко мне, – предлагаю я. – Прикоснись ко мне, киборг.

Его рука тянется ко мне, и по длинным темным пальцам растекается металл.

В Игре ума в большей степени, чем в жизни, образ и метафора – это все.

Она идет вне времени, на бесконечной, окутанной туманом равнине. Над нами холодное небо, под ногами зыбкая почва, но даже и они – иллюзии. Все это мои декорации, пусть неземные, сюрреальные, но в них участники могут разыгрывать свои примитивные драмы власти и бессилия, порабощения и покорности, смерти и нового рождения, изнасилования и насилия над разумом. Без меня, без моего видения и видения всех остальных властителей боли в течение тысячелетий состязующимся было бы не на что опереться, не было бы тверди под ногами да и самих ног, чтобы по ней ступать. Реальность не дала бы им и малой толики надежды, даваемой пустынным ландшафтом, который создаю для них я. Реальность – это невыносимый хаос вне пространства и времени, лишенный материи и энергии, без измерений, а потому пугающе бесконечный и давяще тесный, ужасающе вечный и до боли краткий. И она, эта реальность, стала ловушкой для игроков, семь личностей пойманы, застыли в телепатическом мгновении в такой опасной близости друг к другу, что большинство не выдерживает. Потому они отступают, и первое, что мы создаем здесь, где мы боги (а может быть, дьяволы или и то и другое одновременно), – это тела, которыми обладали там. Мы ищем убежища под защитой плоти и пытаемся упорядочить хаос.

Кровь солоновата на вкус, но крови нет, есть только иллюзия. В чаше холодный и горький напиток, но чаши нет, есть только образ. Открытые раны кровоточат, но ран нет, как нет и тела, которое можно ранить, есть только метафора, символ, трюк. Все эфемерно, и все может ранить, убить, повергнуть в окончательное безумие.

Чтобы выжить, игрок должен владеть собой, быть стойким, уравновешенным, безжалостным. Он должен распознавать образы и символы и обладать достаточной интуицией. Он должен суметь найти слабину противника и тщательно скрывать собственные фобии. Правила просты. Верить всему и не верить ничему. Крепко держаться за себя и за свой рассудок.

Даже когда убивают, это не важно до тех пор, пока он не поверит в собственную гибель.

В долине иллюзий, где все эти чересчур гибкие тела кружатся в скучном танце, который я видела уже тысячу раз, создают мечи, делают обманные выпады и, словно обезумевшие жонглеры, швыряют друг в друга зеркала и чудовищ, самое страшное – обыкновенное прикосновение.

Символика ясна, смысл однозначен. Плоть за плоть. Без иносказаний, без защиты, без масок. Личность за личность. Когда мы касаемся друг друга, рушатся стены.

Даже время в Игре ума иллюзорно – оно течет так быстро или так медленно, как мы того желаем. Я Сириан, говорю я себе, рожденная на Эше и немало повидавшая, я Мудрая с Дэм-Таллиана, владелица обсидианового замка, правительница Кроандхенни, властительница разума, повелительница боли, госпожа жизни, цельная, бессмертная и неуязвимая. Входи в меня.

Его пальцы прохладны и жестки.

Я уже не раз играла в эту Игру, я стискивала пальцы других, считавших себя сильнее. Мне многое открылось в их умах, их душах. В серых мрачных туннелях я читала письмена застарелых рубцов. Зыбучие пески чужих комплексов затягивали мои ноги. Я ощущала смрад их страха, видела огромных распухших чудищ, обитавших в осязаемой живой тьме. Меня обжигал жар похоти, которой нет названия. Я срывала одежды с немых заскорузлых тайн. А потом отнимала все и становилась другой, жила чужой жизнью, пила прохладный напиток чужих знаний, рылась в чужих воспоминаниях. Я рождалась десятки раз, припадала к десяткам сосцов, десятки раз теряла невинность, и девичью, и отроческую.

Клерономас оказался другим.

Я стояла в огромной пещере, полной огней, со стенами, полом и потолком из прозрачного хрусталя, а вокруг меня поднимались шпили и конусы, изгибались ярко-красные ленты, жесткие и холодные на ощупь, но живые, мерцавшие искрами его души. Волшебный хрустальный город в пещере. Я прикоснулась к ближайшему выступу, и меня затопило воспоминание, такое же ясное, определенное и четкое, как в тот день, когда оно здесь запечатлелось. Я огляделась и посмотрела на все новыми глазами, увидев стройный порядок там, где раньше видела лишь красоту хаоса. Чистота. У меня захватило дух.

Я искала уязвимое место, дверь к разлагающейся плоти, луже крови, плахе, к чему-то постыдному и грязному и не находила ничего, ничего, кроме совершенства, только чистый хрусталь, красный, светящийся изнутри, растущий, меняющийся, но вечный. Я снова прикоснулась к нему, обхватив рукой колонну, поднимавшуюся передо мной наподобие сталагмита. Я владела знанием. Я двигалась, прикасаясь, пробуя. Везде цвели стеклянные цветы, фантастические алые бутоны, хрупкие и прекрасные. Я взяла один и поднесла к лицу, но не ощутила аромата. Совершенство пугало. Где слабина? Где скрытая трещина этого бриллианта, чтобы расколоть его с маху?