Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии - Елена Соломински

Да, это поразительный человек в повседневной жизни. Своего возраста он замечает, не чувствует, да и не замечать, не чувствовать не хочет. Не раз приходится уговаривать его не предпринимать той или иной прогулки, могущей и более молодого человека подвергнуть неприятным последствиям для здоровья. Правда, его податливость безгранична, он никогда не протестует, не настаивает, сразу повинуясь вещаниям. За то, бывало, предпочитая вернуться пешком домой, после утомительной прогулки, и не прибегнуть к помощи трамвая, он с улыбкой просит не говорить дома, что он вернулся пешком. А дома, поужинавши, снова предлагает выйти погулять, забыв про усталость.

С раннего утра, едва успев встать и позавтракать, он берется за газеты. Не за одну, нет. Пять-шесть газет в день – это его минимум. Часами слушает он перевод статей из иностранных газет, а русские газеты разных направлений читает сам. Все происходящее во внешней политике интересует его в огромной степени. С неослабевающим интересом следит он за внутренней жизнью Франции, за борьбой властей. Нужно ли говорить о том, что его сердцу ближе все, что касается жизни евреев в Германии. В нескольких немецких газетах, как зарубежных, так и германских, он со своим секретарем тщательно отыскивает все, что характеризует жизнь многострадального народа.

Жажда к газетам у Якова Львовича безграничная. Стоит кому-либо заикнуться об интересной статье, появившейся в какой-нибудь французской газете, как немедленно дается поручение купить этот номер. Ко всякому мнению в области политики он внимательно прислушивается, часто высказывает свое суждение, не тратя лишних слов, подчас оставляя собеседника в задумчивости.

Голоса своего он никогда не повышает. Спокойствие его легендарно. Никогда он не сердится, и его спокойствие невольно заражает присутствующих, заставляя их избегать крепких выражений. Помнится, как-то во время разговора о каком-то субъекте низменного пошиба, у кого-то вырвалось выражение «мерзавец» Спокойно, не повышая голоса, Яков Львович сказал, обращаясь к говорящему: «Зачем ругаться?», и испытывающее посмотрел на него. И невольно, в присутствии этого редкого своей духовной красотой старца, глотаешь резкие слова, готовые вырваться.

Эта выдержка – огромное преимущество и залог его долгой жизни.

В самые трудные минуты, когда всеми нами под впечатлением известий из Германии овладевало чувство возмущения, и мы теряли чувство самообладания, нужно было видеть, как Яков Львович все ниже и ниже склонял свою голову, все более горбился, глаза тускнели, но он молчал. Лишь изредка вырывались отдельные слова, выражавшие огромную душевную подавленность. Да, он умеет на редкость владеть собой. И каждый из нас невольно понимал тогда, каким образом этому единственному еврею-судье удавалось так долго держаться на своем посту при самодержавии.

Редко теряет он свое самообладание. Один раз пришлось это видеть. Это было когда, накануне его последнего отъезда из Ниццы, в один день умерли отец и мать семьи Г. И. Яков Львович, отложивший отъезд на несколько дней, явившись к приехавшим из Лондона безутешным дочерям четы, рыдал как ребенок, утешая как мог, всей глубиной своего отзывчивого сердца. Еле держась на ногах после этого горя, он с трудом пришел в себя спустя несколько часов.

Его доброта, отзывчивость! Стоит ли говорить об этих качествах, ставшими легендарными? Да, стоит, раз пришлось сталкиваться с проявлением этой доброты и отзывчивости ежедневно, в течение многих месяцев в повседневной жизни!

Есть всякого рода отзывчивость. Часто она притупляется у лиц, годами занимающихся благотворительными делами, получающих ежедневно десятки писем от просителей. Мне пришлось наблюдать, как такие люди начинали относиться к таким письмам, как к делам. У Якова Львовича, председателя Союза русских евреев в Германии, получающего и сейчас много таких писем, не только нельзя уловить малейшего притупления, а, наоборот, в нем можно приметить все более и более растущее прискорбие! Особенно, когда он чувствует свое бессилье. И у этого молчаливого человека вырываются отдельные слова, выражающие гораздо больше, чем многословные жалобы, которые так часто приходится слышать! В этих отдельных словах проскальзывает у Якова Львовича часто такое огромное горе, такая бездонная отзывчивость и отчаяние от своего бессилия, что невольно молчание сковывает уста, ввиду сознания, что лишние словеса не только не помогут, но явятся каким-то святотатством.

Отказать кому-нибудь для Яков Львович является всегда мукой. Определенно можно сказать, что лично он никогда не отказывает. А там, где он не может помочь из общественных денег, он всегда черпает из своего скудного кармана, никогда не справляясь, заслуживает ли этого просящее лицо. Помнится разительный, недавний случай, когда одно ничтожное лицо, привыкшее бездельничать и жить на чужой счет, прославившееся громким процессом миллионных векселей, выданных им в качестве доверенного одного государственного, не французского учреждения, судившееся и оправданное во Франции, и попавшее в Ницце в тяжкое материальное положение, обратилось к Якову Львовичу с письмом, в котором проситель в очень категорических выражениях ссылался на то, что когда-то он был жертвователем Берлинскому обществу, а потому обращается к нему с просьбой, почти требованием, поддержки со стороны Общества. Яков Львович, не занимавшейся в Ницце делами Общества, немедленно распорядился выдать просителю из своих личных средств 200 франков.

У этого исключительного человека сохранилась в его глубокие годы исключительная черта характера. Несмотря на его огромное благотворительное прошлое у него и сейчас имеется какая-то стыдливость при творении добрых дел. Он старается делать добро так, чтобы никто не знал, кому не следует знать. Часто он давал мне распоряжения передать тому или иному лицу известную сумму, но просил никому об этом не говорить. Неоднократно я замечал, как давая кому-нибудь деньги, он смотрел куда-то в бок…

Жизнерадостность Тейтеля вошла у всех нас в поговорку. Тогда как в Ницце, после прогулок и наслаждения морским воздухом в течение дня, вечером невольно клонит ко сну к 10-ти часам вечера, Яков Львович всегда готов после ужина снова пойти на набережную, послушать музыку или просто погулять. Музыку он любит. И, когда сидит дома, охотно слушает радио. Стоит раздаться интересной мелодии из какой-либо симфонии, или пение, как он немедленно отрывается от книги, без которой не сидит не минуты и с интересом спрашивает, откуда, кто, что играет, поет? Когда он не читает, он ни минуты не сидит без дела, разбирает свои бумаги, набрасывает письма, проекты.

Природу он любит как юноша. Который год он появляется в Ницце! А каждый раз, как он видит море, горы, озаряемые нисходящим солнцем, или грозные лучи, особенно ярко и мрачно оттеняющие восхитительные контрасты южного ландшафта, он останавливается, смотрит, смотрит, и, при всей молчаливости его характера, у него вырывается выражение восторга, особенно ценное в устах такого выдержанного человека. Зато, когда что-либо его возмущает, он продолжает молчать. Никогда не выскажет он своего мнения даже об отъявленном негодяе. «Я никогда не сужу людей», – говорит он неоднократно.

Яков Львович обладает ценным качеством, которое не каждому присуще. Он оптимист по отношении к человечеству. По его убеждению всякий человек имеет право на доброе суждение о нем, пока не докажет противоположного. Этот оптимизм является его огромным подспорьем в жизни. Он притягивает и обезоруживает людей, входящих в соприкосновение с ним.