Последний Катон - Матильда Асенси

Мулугета Мариам смотрел на нас, не понимая ни слова из нашего разговора, но удивлённым не выглядел. Он сохранял спокойствие и твёрдость, словно бывал в такой ситуации уже сотни раз. Наконец, когда наше молчание затянулось, он выдал длинную тираду, которую Фараг внимательно выслушал.

— Капитан говорит, что до деревни Антиохия осталось уже немного, и поэтому нас разбудили. Судя по всему, несколько дней назад мы вышли из Нила и теперь плывём по одному из его притоков, Атбаре, который, по словам этого доброго человека, так же, как и сам Нил, принадлежит ануакам.

— Но как мы добрались до Эфиопии? — взвизгнула я. — Что, границ между странами уже не существует? Пограничников и таможенного контроля нет?

— Они переходят через границы по ночам и мастерски правят фалуками, типичными для Нила парусными судами, которые могут неслышно проплыть рядом с полицейскими постами, не вызвав никаких подозрений. Наверняка они к тому же пускают в дело взятки и тому подобные методы. В этих местах это обычное дело, — пробормотал он, теребя себя за нижнюю губу.

Я еле могла дышать.

— И где, интересно знать, мы теперь находимся? — еле смогла выговорить я. У меня было ощущение, что я потерялась в какой-то неисследованной точке земного шара.

— Я никогда не слышал об ануаках и о деревне под названием Антиохия, но знаю, где расположено озеро Тана, в котором зарождается великий Голубой Нил[68], и уверяю тебя, что это место сложно назвать цивилизованным или легкодоступным местом. Забудь, что ты на пороге XXI века. Вернись на тысячу лет назад — и ты приблизишься к истине.

Больше уже выпучить глаза я не могла, они даже болели, так долго я не мигая смотрела на Фарага, но изменить выражение лица я не могла, даже если бы захотела.

— Что за бред вы несёте, профессор? — проворчал Кремень, ворочаясь, как ребёнок под одеялом. — Что за чёртов бред вы несёте? — возмущённо повторил он.

Мы с Фарагом и Мулугетой смотрели, как бедняга пытается прийти в себя, мотая головой и борясь с горячим воздухом и вьющимися перед ним мухами.

— Что мы в Эфиопии, Каспар, — сказал Фараг, протянув ему руку, чтобы помочь встать, но капитан отверг его помощь. — Если верить капитану Мариаму, несколько дней назад мы перешли суданскую границу и скоро прибудем в Антиохию, город, где пройдёт следующее испытание.

— Чёрт побери! — проворчал он, потирая лицо руками, чтобы стряхнуть с себя сон. Он тоже явно нуждался в хорошей бритве. — Но мы ведь должны были ехать в Антакию?

— Ну… Так мы думали, — ответила я, находясь в не меньшей растерянности, чем он. — Но речь шла не об Антакии, древней Антиохии в Турции, а об эфиопской деревне под названием Антиохия.

— Для тех, кто не знает, — вздохнул Фараг, более, чем мы, смирившийся с этим неожиданным поворотом событий, — Антакия и Антиохия — это одно и то же. Это две формы одного названия. И в мире есть несколько городов под названием Антиохия. Вот только я не знал, что один из них находится в Абиссинии.

— Я уже думала, — заметила я, проводя рукой по жестким волосам, — что странно, что нас заставляют ехать из Турции в Египет, а потом снова возвращаться в Турцию. Очень странный крюк для средневекового паломника, которому приходится путешествовать пешком или на коне.

— Ну вот, ты и получила объяснение, Басилея, — заявил Фараг, пожимая руку капитану Мулугете, который прощался с нами, чтобы дальше заниматься кораблём. — А теперь как насчёт выйти отсюда, вдохнуть чистого воздуха и освежиться в реке?

— Гениальная идея, — согласилась я, вставая. — От меня так пахнет!

— А ну-ка… — с готовностью потянулся ко мне Фараг, желая убедиться в этом сам.

— Изыди, сатана! — вскрикнула я, выбегая наружу, за полотняную занавеску.

Кремень пробормотал что-то насчёт круга сладострастия, но я выбежала так быстро, что не разобрала его слов. Мариам заверил нас, что опасности в купании в синих водах Атбары нет, так что мы нырнули туда прямо с палубы, и я почувствовала, как оживают все мои мышцы и мой бедный, замученный мозг. Вода была прохладной и чистой на вид, но Кремень посоветовал нам не глотать ни капли, потому что в большинстве африканских стран малярия, холера и тиф являются эндемическими заболеваниями. Глядя на плавные и прозрачные воды реки, трудно было это осознать, но на всякий случай мы с точностью выполнили его совет. Воздух был настолько чист, что казалось, исцеляет нас изнутри и снаружи, а небо — такого замечательно голубого цвета, что, глядя на него, хотелось летать. Разделённые изрядным расстоянием берега до самой кромки воды были покрыты зелёной чащей, в которой выделялось множество высоких деревьев с густыми кронами, усеянных перелетавшими с места на место птичьими стаями. Из звуков были слышны только птичий гомон и пение, к которым примешивался плеск воды от нашего купания и наши голоса. Всё было так красиво, что я готова поклясться, что в воздухе слышался грандиозный хор голосов, певших в такт гармонии ветра и речного течения.

Хотя перед тем, как прыгнуть в воду, я не сняла свою белую тунику, сейчас она плавала вокруг меня, и получалось, что её будто не было вовсе. Как бы то ни было, поскольку Фараг с капитаном свои туники сняли, я решила, что лучше остаться одетой, даже если эта одежда не выполняет своего назначения. Если мужчины на корабле, которые зарифляют сейчас треугольный парус и крепят его к двойной мачте, увидят меня с высоты в чём мать родила, мне было абсолютно всё равно, потому что это будет не впервые и, кроме того, особого интереса это у них, похоже, не вызывало. «Как же ты изменилась, Оттавия!» — с жалостью к себе подумала я, плавая из стороны в сторону, как русалка. Я, монахиня, которая всю жизнь сидела взаперти, училась и работала под землёй в подвалах ватиканского тайного архива среди древних пергаменов, папирусов и кодексов, теперь плаваю, плещусь и ныряю в водах реки жизни на лоне дикой природы, а лучше всего то, что в нескольких метрах от меня я вижу голову мужчины, которого люблю всей душой, а он пожирает меня глазами, не решаясь подплыть поближе. «Как же ты изменилась, Оттавия!»

Для полного счастья мне не хватало только немного геля для душа и шампуня, но мне пришлось довольствоваться куском глицеринового мыла, который Кремень извлёк из своего неоценимого рюкзака с припасами, который не тронули ни ставрофилахи, ни ануаки. Когда мы поднялись на борт после купания, наша чистая и аккуратно сложенная, хоть и не выглаженная одежда ждала нас внутри смрадной каюты. Когда, уже чистая и одетая, я получила от моряков тарелку с огромной вкуснейшей рыбиной, только что пойманной в реке и зажаренной на огне, я почувствовала себя просто королевой.

В тот вечер мы уселись на палубе с капитаном Мулугетой Мариамом, и он рассказал нам, что в Антиохию мы приплывём уже к ночи. Человек он был немногословный, но то немногое, что он говорил, очень обеспокоило меня.