Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг

В этот период в Иерусалиме выдвинулись новые арабские лидеры. Одним из первых высших должностных лиц, назначенных Сэмюэлем, стал Хадж (Мухаммад) Амин аль-Хусейни, занявший пост иерусалимского муфтия. Решение Сэмюэля вызвало негодование сионистов, поскольку Хусейни был ярым арабским националистом и непосредственно участвовал в организации беспорядков 1920 г. Возможно, Сэмюэль надеялся нейтрализовать молодого лидера, привлекая его к совместной работе, но также нельзя сомневаться, что глава британской администрации, как и большинство англичан, попал под обаяние этой весьма незаурядной личности. Новый муфтий был учтив, сдержан, полон достоинства и совсем не походил на подстрекателя смуты. В 1922 г. Хусейни стал председателем Высшего мусульманского совета – нового органа, осуществлявшего надзор за всеми мусульманскими учреждениями Палестины, – и на этом посту начал борьбу против Декларации Бальфура. Он развернул программу строительных и реставрационных работ на Хараме, средства для которой привлекались в ходе массированной пропагандистской кампании. Сионисты, утверждал муфтий, мечтают о восстановления своего Храма, что не может не угрожать мусульманским святыням Харама. Эти обвинения казались полной фантастикой сионистским лидерам, людям по преимуществу нерелигиозным и совершенно не интересовавшимся Храмом, – их даже Западная стена не особенно волновала. Но, как мы видим сегодня, опасения Хусейни не были вовсе безосновательными.

Назначение Хусейни разделило иерусалимских арабов на два лагеря. Радикалы тяготели к муфтию, умеренные же группировались вокруг нового мэра города Раджиба аль-Нашашиби, который был противником сионизма, но считал, что нужно сотрудничать с властями везде, где это возможно. Действительно, Сэмюэль, казалось, готов был признать Иерусалим преимущественно мусульманским городом. Он расширил муниципальный совет, и теперь в него входили четверо мусульман, трое христиан и трое евреев, а мэром по-прежнему оставался мусульманин. Но Сэмюэль одновременно расширил и избирательные права, так чтобы больше евреев могли участвовать в голосовании. Верховный комиссар старался быть справедливым к обеим сторонам и не мог угодить ни одной из них. Планы сионистов и арабов относительно Палестины и Иерусалима взаимно исключали друг друга, и конфликт был неизбежен.

У сионистов, конечно, тоже имелись свои герои и светила. Палестинцам не требовалось создавать для поддержки своей борьбы новую мифологию или идеологию – Палестина была их домом, они веками жили в аль-Кудсе, гордясь его святостью. Они не видели необходимости писать книги о своей земле и своем городе: разве обязательно мужчине сочинять страстные стихи для любимой жены? Сионисты же нуждались в утверждении своей связи с Палестиной. Они пришли сюда, движимые желанием найти собственное место в чужом и враждебном мире. Но алия нередко оказывалась тяжким испытанием. Большинство новых переселенцев, прибывших в Палестину в 1920-е гг., вскоре ее покинуло: жизнь была трудной, земля – чужой и негостеприимной, совсем не похожей на родные места. Чтобы духовно укорениться в стране, переселенцам требовалось нечто большее, чем рационально обоснованная убежденность, и идеологи сионизма инстинктивно обратились к древней священной географии Каббалы. У изначально нерелигиозного движения появилось мистическое измерение.

Главный поборник этой сионистской Каббалы, Аарон Давид Гордон, жил не в Иерусалиме, и Святой город не занимал центрального места в его воззрениях. Он изучал Каббалу в России, а в Палестину прибыл в возрасте 46 лет, весьма пожилом для участника Второй алии[88]. Вступив в кибуц Дгания, он, со своей развевающейся седой бородой, работал в полях наравне с молодыми энтузиастами. Переселение в Палестину оказалось для Гордона болезненным – он очень тосковал по России, ближневосточные пейзажи казались ему чужими и неприветливыми. И все же, возделывая землю, Гордон, по собственным словам, испытывал чувство, которое в прежние времена называлось откровением Шехины. Он ощущал изначальную полноту бытия, указывающую на присутствие Бога, только не в Святом городе, а в Галилее. В диаспоре, учил Гордон молодых поселенцев в своих стихах и речах, евреи вели неестественную, искаженную жизнь. Безземельные, отлученные от почвы, они волей-неволей заключили себя в рамки городской жизни в гетто. Что еще важнее, они оторвались от Бога и от себя самих. Как и Иегуда Галеви, Гордон верил, что Земля Израиля (Эрец-Исраэль) способна питать неповторимый еврейский дух созидательной силой. Она раскрывает евреям чистоту, беспредельность и светозарность божественного, помогает вновь обрести себя. В отрыве от этого источника бытия евреи сделались ущербными и разобщенными. Теперь же им необходимо пересоздать себя заново, погрузившись в необоримую святость своей земли. «Каждый из нас обязан полностью переменить себя, – писал Гордон, – так, чтобы неестественное, недоразвитое, исковерканное существо в нем стало естественной, цельной, верной себе человеческой личностью» (Hertzberg, p. 377). Но в мистицизме Гордона звучала и нотка агрессивности: евреи, по его мысли, должны были восстановить свои права на землю путем так называемого «завоевания труда» (кибуш ха-авода). «Завоеванному» физическому труду предстояло помочь евреям вновь обрести себя, а также вернуть Палестину ее законным владельцам – единственному народу, способному отзываться на ее святость.

В древности, – учил Гордон, – евреи обретали возвращение к изначальной гармонии в иерусалимском Храме, теперь же Шехину следует искать не на горе Сион, а в полях и холмах Галилеи. В прежние дни словом авода называлось служение в Храме; для Гордона это слово означало физический труд. Однако существовали и немногочисленные религиозные сионисты, мечтавшие именно о грядущем возвращении на Храмовую гору. Они создали свою партию «Мизрахи», которую далекие от религии лидеры социалистического сионизма не принимали всерьез и даже осмеивали. Для этих людей Иерусалим был центром мира не только в мистическом, но и в относительно житейском смысле. Их духовным вождем стал Авраам Ицхак Кук, с 1921 г. главный раввин ашкеназской общины Иерусалима. В основном ортодоксальные иудеи резко отрицательно отнеслись ко всему сионистскому проекту, но Кук поддержал его, поскольку считал, что нерелигиозные сионисты, сами того не понимая, помогают строить Божье царство. Возвращение в Землю Израиля неизбежно должно было привести их назад в лоно Торы. Как каббалист, Кук верил, что пока евреи оторваны от Палестины, мировое равновесие не может быть восстановлено. В диаспоре, замаранной нечистотой окружающего нееврейского мира, божественность должна была укрываться в синагогах и иешивах. Теперь же приблизилось спасение всей вселенной: «С возрождением нашего духа обновятся все цивилизации мира. Все раздоры уладятся, и всякая жизнь будет сиять радостью нового рождения» (Hertzberg, p. 423). Кук был уверен, что в действительности спасение уже началось. Перед его мысленным взором вставал заново отстроенный Храм, являющий Бога всему миру:

Вот Храм стоит на своем основании, к чести и славе всех народов и царств, и сюда мы радостно несем снопы, рожденные землею нашей услады, наши давильни полны виноградом, а гумна – зерном, наши сердца счастливы благостью этой земли, а перед нами шествуют священнослужители, святые люди, слуги Храма Господа Бога Израиля.