Гномон - Ник Харкуэй

Разумеется, мои друзья ошибались: в проклятой книге аудиенций, переплетенной в той же мастерской, что и членский журнал кичливого лондонского клуба «Атенеум», слишком часто мелькал некий Берихун Бекеле. Мимо не пройти. Меня вознесли на самый верх: идеального предателя, идеального декадента, порождение уродливого общества, идеального лизоблюда и прислужника дворцовых аристократов и эксплуататоров из Техаса и Бирмингема. Чем я лучше итальянского фашиста? Чем лучше коллаборанта? Это я кованым сапогом наступил на горло простому народу. И за мной пришли — крепкие люди под предводительством низенького хирурга с мрачным лицом и руками, похожими на мои. У него на щеке темнело родимое пятно, похожее на горящий факел.

Я бы мог написать для них эту сцену, и написать красиво. Интересно, если бы я предложил это, может, смог бы найти иной выход и выжить, кистью художника заслужить место у ног новой власти. Но я этого не сделал. А безмолвно пошел в машину, которая ранее принадлежала дворцовому парку, только крышу срезали, а к кузову приварили металлические прутья, так что она превратилась в передвижные колодки. Я думал, меня повезут на суд или просто выдворят из страны — по их разговорам выходило, что меня лишат гражданства, и данная перспектива напугала меня больше, чем я ожидал. Когда уходишь, зная, что вернешься, — это поездка. Когда уходишь и слышишь, как ключ поворачивается в замке, — это изгнание, острый нож для души. Но изгнания я, как выяснилось, не заслужил.

Поэтому меня отвезли в Алем-Бекань по улице, где бесновалась толпа.

* * *

В Лондоне, много лет спустя, тоже ярились георгианцы, но все было не так, и я позволил этому различию убаюкать себя, убедить, что мы в безопасности.

Это не значит, что мы не приняли определенные меры предосторожности. Все мои электронные контакты проходили теперь через Хребет, который ко мне уже привык и умел опознавать то, что Энни называла «этическим коннектомом»: облик моего сознания с точки зрения внешнего наблюдателя. Еще я попросил Тома Хейза, начальника службы безопасности в моей компании (то есть в компании Майкла), прийти и дать нам рекомендации по личной безопасности. Том предложил снабдить всех телохранителями в краткосрочной перспективе, но Энни об этом и слышать не хотела, и я в целом с ней согласился. Он этого ждал, наверное, и принялся настаивать, что тогда нужна группа сопровождения и быстрого реагирования, которая бы вела ненавязчивое наблюдение с разумного расстояния. От этого Энни тоже отказалась, а я не сказал ничего определенного, но, если мне повезло больше, чем я того заслуживаю, Майкл это все равно сделал — от имени компании.

Мы продолжали работать. Энни и Колсон проводили встречи для съемок фильма по игре, и шумиха пока не вредила процессу. Требовалось обдумать первый пакет дополнений (новые персонажи, новые локации, новые убийства и сюжеты). В свободное время Колсон работал над моим приложением, в основном над его back end — частью, которая, судя по всему, получалась сложной, но, к счастью, ее можно было оперативно собрать из уже написанного кода.

Газеты, конечно, подняли шум по поводу моего заявления, и в левой части спектра мнения разделились: то ли это приложение для борьбы с бытовым расизмом на общественном уровне, то ли начало технократического кошмара всеобщего наблюдения в духе Фуко. В правой части разыгрывали драму оскорбленного достоинства от одной мысли о том, что Британия может проявлять систематический и институциональный расизм, а в Кенте и прилегающих к Лондону графствах добавляли подозрение в том, что мой проект фактически вводит в Англии шариат. На такой вопиющий криптоисламизм обязательно должно обратить внимание правительство, потому что его всерьез побаивались в Грейвзенде.

В понедельник ко мне приехали из полиции, и я обрадовался. Местный участок нас всегда поддерживал, всерьез воспринимал угрозы в мой адрес и Энни; все, что мы могли сообщить об угрожавших, тщательно фиксировалось. Полицейские регулярно информировали нас о ходе расследования, пока отдел киберпреступлений распутывал неизбежную паутину анонимных почтовых ящиков и анонимайзеров. Один из самых настойчивых преследователей Энни оказался церковным старостой из Соммерсета, другой — подростком из Нью-Мексико. В большинстве своем это были глупые молодые люди, которые жили со своими родителями в домах от Саутгемптона до Глазго и почему-то решили, что моя внучка не имеет права высказывать свои мысли. Одним выписали предупреждения, других арестовали, некоторые даже принесли извинения — думаю, их за ухо притащили к телефону: трудно не узнать глухую тишину материнского гнева на заднем плане. Были и такие, кто попал в тюрьму. Я понимал, что с нами обращались как со знаменитостями. Ведь в большинстве случаев такие выходки остаются безнаказанными.

Однако полицейские оказались не из нашего участка. Здоровенный парень с маленькими руками держался позади и молчал. Я сразу опознал в нем скрытую угрозу. Я старик, но это не значит, что не попадал в передряги, особенно первые годы в Лондоне. Так что я переводил взгляд с одного на другого и прикидывал, какие у меня шансы, если придется с ними драться. Здоровяк перехватил мой взгляд и демонстративно повел плечами. Я смерил его лишенным раскаяния взглядом и решил не так явно их оценивать. Но какому мужчине понравится чувствовать себя вторым в собственном доме?

Другой полицейский, бледный, с рыжим хохолком, все записывал. Кроме этого, с ними была женщина, вроде главная. Она заявила, что их группа работает в общенациональном спецподразделении, и сейчас они обеспокоены не угрозами в адрес Энни или даже в мой. Полиции о них известно, и их коллеги по участку занимаются самыми серьезными из них. Их задача, торжественно заявила она, заключается в том, чтобы проверить, не нарушил ли я сам закон.

Я расхохотался. Это была такая чушь, что мне показалось, будто она пришла pro forma, и мы все посмеемся. Но остальные сохраняли серьезность. Поэтому я тоже взял себя в руки и поинтересовался, каким образом я мог это сделать.

У этой женщины, сержанта уголовной полиции по фамилии Сайкс, было лицо деревенского мясника. Она уперлась обвисшими щеками в воротник и сообщила, что я, похоже, разжигал расовую ненависть.

Я разжигал?

Да.

Это я разжигал?

Да.

Все наоборот. Это какая-то ошибка, наверное, недопонимание.

Нет.

Нет?

Сайкс спросила, нужно ли мне напомнить о моих действиях.

Я немного подумал и решил, что не нужно. Если эти ребята пришли сюда с серьезными намерениями, я могу вспылить, а это — не лучшая идея и без того в абсурдной ситуации. Так или иначе, если человека обвиняют в чем-то, что может — пусть в самом крайнем случае — привлечь внимание суда, первое дело — позвонить адвокату.

Я извинился и позвонил своему адвокату. Ее зовут Линдси, она старший партнер в «Graumann Gibb LLP», рядом с Линкольн-инн. Если вам когда-нибудь потребуется подпалить врагам хвост в суде, я советую обращаться к ней. Линдси говорит, что сейчас же приедет и привезет ровно того человека, который мне поможет в этом разговоре. Я вернулся к сержанту Сайкс и объяснил, что выйдет небольшая задержка. И предложил полицейским подождать. Они отказались. У меня сложилось впечатление, что один звонок адвокату — достаточное основание для ареста. В детективных сериалах только преступникам нужны адвокаты для разговора с добрыми полицейскими. Большую часть сценариев для них пишут белые мужчины из среднего класса, против которых никогда не выдвигались обвинения, да и речь идет обычно о гениальности конкретного детектива. Но все равно удивительно много людей — в том числе полицейских — верят всему, что увидели на телеэкране, даже не задумываются, совпадают ли художественный вымысел и реальность.