Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн

Крэнк-язычник махнул рукой:

— Ганс теперь господин крэнков, поэтому я следую за ним. Кроме того, это позволяет занять время.

Ответ, в котором отражалась вся натура крэнков.

* * *

Ванда Шмидт умерла утром, на День святого Матернуса Миланского. Она брыкалась, корчилась от боли и перекусила пополам свой язык. Черная кровь изливалась из нее и текла изо рта. Женщина не слышала слов утешения, которые говорил ей крэнк Готфрид; возможно, даже не чувствовала мягкие удары, которые почитались его племенем как своего рода ласка.

После Готфрид обратился к Дитриху с вопросом:

— Господин-с-неба не спас женщину блаженного Лоренца. Зачем мы молили о Его помощи?

Пастор покачал головой:

— Все люди умирают, когда Господь призывает их к себе. Крэнк спросил:

— Почему он не мог призвать ее более нежно?

* * *

Клаус и Одо принесли Хильду в госпиталь на носилках. Когда они положили ее на соломенный тюфяк в кузнице близ огня, разведенного в горне, Клаус велел старику вернуться в дом, и тот рассеянно кивнул, прибавив:

— Скажи Хильде, чтобы поторапливалась обратно и приготовила мне обед.

Клаус посмотрел ему вслед:

— Он сидит на стуле перед камином и таращится на золу. Когда я вхожу в комнату, смотрит на меня секунду, а потом возвращается к своему занятию. Я думаю, он уже мертв — вот здесь. — Мельник стукнул себя в грудь. — Все остальное пустая формальность. — Он опустился на колени пригладить волосы Хильды. — Животные тоже умирают. По пути я видел дохлых крыс, несколько кошек, старую гончую Гервига. Одноглазому будет не хватать его собаки.

«Боже милостивый, — взмолился Дитрих, — неужто ты решил очистить землю от всего живого?»

— Что это? — спросил он, указывая пальцем на рукав куртки Клауса. — Похоже на кровь. Ее рвало кровью?

Мельник скосил глаза на пятна и уставился на них, как будто никогда не видел их прежде.

— Нет. — Он прикоснулся к одному из пятнышек кончиком пальца, но на нем не осталось следов, поскольку жидкость уже высохла. — Нет. Я… Я следовал…

Но что мельник хотел сказать, так и осталось загадкой, ибо Хильда приподнялась со своей постели и вдруг неожиданно встала прямо. Сначала Дитрих счел это за чудо; но женщина начала кружиться и вертеться, напевая «ля-ля-ля» и молотя руками. Клаус вцепился в нее, но ее рука увесисто ударила его в щеку, едва не повалив с ног.

Священник подскочил к другой стороне матраса и попытался ухватить ее за одну руку, схватив ее за пояс и навалившись всем своим весом. Клаус держал ее за другую, сделав то же самое. Хильда продолжала извиваться из стороны в сторону, бессвязно напевая. Затем внезапно затихла. Голова Клауса вздернулась.

— Она?..

— Нет-нет, она дышит.

— Что это значит? Эти пляски. Дитрих покачал головой:

— Я не знаю… — Ее пустулы разрослись, но на руках не было прожилок яда. — Можно я осмотрю ее ноги? — Без лишних слов Клаус поднял подол платья женщины, и Дитрих внимательно изучил ее пах и бедра, с облегчением убедившись, что там тоже нет черных полос. — Готфрид, принеси старого вина.

Клаус уронил голову:

— Jа, jа, мне тоже надо выпить. Теперь она упокоится?

— Это не для того, чтобы пить. Я должен протереть ланцет. Клаус внезапно расхохотался, затем погрузился в мрачное молчание.

Крэнк принес горшок с уксусом, и Дитрих прополоскал в нем лезвие. Затем поместил его над огнем, пока ручка не стала горячей. Он решил не рисковать с усыпляющей губкой на сей раз, оставив ее для больных вроде Эверарда, чьи шансы на жизнь и риск смерти почти сравнялись.

— Держи чашу, — сказал пастор Готфриду, передавая тому глиняную миску. — Когда я проколю пустулу, гной должен течь в чашу. Ульф сказал, мы не должны допустить соприкосновение гноя с нашей плотью, но крэнки не думают, что им он может навредить, — добавил священник Клаусу.

— Есть только один способ проверить это, — сказал Готфрид.

— Так, значит, он умный демон. — Мельник оглядел крэнка. — Она заботилась о них, теперь они заботятся о ней. Первое для меня не ясней второго. — Он посмотрел на нож.

— Не бойся, — сказал Дитрих. — Де Шолиак сказал Манфреду, что эта процедура часто приносит исцеление, если с ней не затянуть слишком долго.

— Режь тогда! Я не вынесу, если она…

Дитрих подправил ланцет оселком. Четким движением вскрыл пустулу. Хильда ахнула и прогнулась, хотя не кричала, как Эверард. Пастор твердо сжал ее руку, и гниль потекла в подставленную Готфридом чашку. Он взглянул, не примешивается ли к ней кровь, и с облегчением увидел, что нет.

Не такой ужасный, как у Эверарда, гной все же исторгал достаточное зловоние. Клаус сглотнул и усилием воли сдержал тошноту, отскочив, правда, в сторону.

Вскоре неприятная процедура завершилась. Дитрих полил на раны еще немного уксуса. Он не знал точно, по какой причине это полезно, но доктора учили так делать с великих времен Фомы Аквинского. Уксус обжигал; возможно, элемент огня сжигал «маленькие жизни».

* * *

Завершив процедуру, Дитрих вместе с Клаусом направились к дому Вальпургии Хониг и уселись на скамейку. Мельник постучал костяшками пальцев в оконные ставни, и мгновение спустя хозяйка пивной отворила и сунула кружку пива ему в руки. Она бросила взгляд на Дитриха и появилась вновь со второй; затем захлопнула ставень и громыхнула засовом. Внезапный шум напугал Атаульфа Кольмана, сидевшего в грязи на улице, и он стал звать маму.

— Все боятся, — сказал Клаус, взмахнув кружкой. Он сделал маленький глоток, а потом закрыл глаза и заплакал. Сосуд выпал из задрожавших нервно пальцев, и пиво вылилось в грязь. — Я не понимаю, — произнес он какое-то время спустя. — Разве она в чем-то нуждалась? Одного ее слова было достаточно, я все покупал. Парча, корсеты, мантильи. Шелковое белье однажды во Фрайбурге — итальянская работа, и разве не я все это приобрел? «Французскую краску» для лица. Я приносил пищу к столу, дал крышу над головой — и крышу не лачуги, как у ее отца. Нет, деревянный дом с каменным камином и дымоходом для обогрева спальни на чердаке. Я дал ей двух прекрасных детей, и, хотя Господу было угодно призвать к себе нашего сына совсем маленьким, я увидел, как Фию честь по чести выдали за фрайбургского купца. Одному Богу известно, что сейчас творится во Фрайбурге. — Клаус посмотрел на свои ладони и крепко стиснул руки. Потом обратил взгляд на восток, в сторону долины.

— И все же она искала себе других мужчин. Все знали об этом, лишь я изображал неведение — и в отместку обвешивал с мукой. Я засмеялся, когда поднял ей юбку для вас. Но теперь думаю, вы действительно — последний мужчина в Оберхохвальде, наслаждавшийся этим зрелищем; хотя одно время я думал иначе. Я думал, вы уходите в лес, чтобы быть с ней, святой отец. Хоть вы и священник, но все же мужчина. Поэтому однажды я пошел следом. Так впервые увидел монстров. Только это было не страшно; ужас я почувствовал, когда застал Хильду, распростершуюся на ложе из листьев, а в нее входил этот грубый сержант.