Аввакум - Владислав Бахревский

Один день выдался совсем уж грустный: пущенный на уток кречет не за утками погнался, не в небо за облака кинулся, а полетел стремглав неведомо куда и пропал. А тут как раз опять пришлось делом Никиты, казначея Савво-Сторожевского монастыря, заниматься. Никита снова запил, поколотил мужиков ни за что ни про что, прибил стрельцов, приставленных царем к его келье, да еще и нажаловался на царя в письмах Милославскому, Стрешневу, Питириму!

Вскипел Алексей Михайлович. Накатал Никите письмо в присест:

«От царя и великого князя Алексея Михайловича всея Руси! Врагу Божию, и богоненавистнику, и христопродавцу, и разорителю чудотворцева дома, и единомышленнику сатанину, врагу проклятому, ненадобному шпыню и злому пронырливому злодею казначею Никите. Уподобился ты сребролюбцу Июде, якоже он продал Христа за тридцать серебренник, а ты променял, проклятый враг, чудотворцев дом, да и мои грешные слова, на свое умное и збойливое пьянство и на умные, на глубокие, пронырливые вражьи мысли. Сам сатана в тебя, врага Божия, вселился. Хто тебе, сиротину, спрашивал над домом чудотворцевым да и надо мною, грешным, властвовать? Хто тебе сию власть мимо архимандрита дал, что тебе без его ведома стрельцов и мужиков моих михайловских бить? Да ты ж, сатанин угодник, пишешь к друзьям своим и вычитаешь бесчестье свое вражье, что стрельцы у твоей кельи стоят. И дорого добре, что у тебя, скота, стрельцы стоят. Лучше тебя и честнее тебя и у митрополитов стоят стрельцы по нашему казу, который владыко тем же путем ходит, что и ты, окаянный!»

Это письмо, прежде чем отправить, Алексей Михайлович показал Ртищеву.

– Думаю, Никита от страха шелковым станет.

– Громовержец писал! – согласился Федор Михайлович. – Я бы от такого письма седой стал.

– Никита не поседеет, – успокоил царь своего слугу и друга. – Пьяницам одно страшно – с вином расстаться, а с царем – так не очень.

В другой день охота у Алексея Михайловича получилась удачная.

Кречет сокольничего Парфентия добыл двенадцать коршаков, а молодой кречет Терентия – шесть. Поднялось у царя настроение. Наутро, хоть и получил он очень и очень дурные вести из-под Ляхович, не растерялся, а толково распорядился и, довольный этой своей распорядительностью – вот и без Никона обошлось! – написал сокольничему Петру Семеновичу Хомякову, пусть порадуется за своего царя и друга.

«Да будет тебе ведомо, – писал Алексей Михайлович, – что поляки боярина нашего и воеводу князя Ивана Андреевича Хованского за ево беспутную дерзость, что он кинулся с двемя тысячи конными да с тремя приказы московскими против двадцать тысеч и шел не строем, не успели и от<т>ыкатца, а конные выдали – побежали, а пеших лутчих людей побили з две тысечи человек, а конных малая часть побито. Да Михайло Ознобишина убили ж. И збираетца ныне боярин князь Иван Андреевич в Полоцке. Да посылаем мы, великий государь, боярина нашего Юрья Алексеевича Долгорукова в прибавку, а с ним рейтар и сотни и пеших стрельцов, и солдат лутчих людей шестнадцать тысеч человек, да черкас двадцать пять тысеч человек, да ис Киева руских людей с черкасы же четыре тысечи человек и за тем не ходил в поле тешитца».

25

Болотную руду Савва нашел в трех местах. Уже в середине июля он вернулся на Кий обрадовать Никона, но святейшему было не до руды.

По монастырю шел розыск отравителей, а отравлен был сам Никон и четверо старцев, его сотрапезников.

Потащили и Савву в пыточную.

Розыск покусившихся на жизнь патриарха вел поляк Никола Ольшевский из патриарших детей боярских. Поляк со всеми обходился крутовато, но Савву не тронул. Савва ушел из монастыря в середине мая и явился только в конце июля.

– Я бы все равно тебя на дыбу вздернул, поглядеть, каков ты, – признался Ольшевский, – да мы уж нашли негодников. Дьякон Феодосий да портной Тимошка Гаврилов патриарха испортили.

Помощник поляка по пыточному делу сотник Осип Михайлов глядел на Савву с усмешечкой.

– Трусоватый народец пошел. Тебя, рудознатец, пальцем не тронули, а ты уж побледнел.

Промолчал Савва, с палачами в беседы пускаться себе дороже. От пытки ушел, а в патриаршие кельи попал не сразу. Гадали, как Никон к рудознатцу отнесется, а доложить о его приходе не докладывали. Дотянули до ночи и пустили.

Никон пришел в домашнюю церковку на вечерню.

– Святейший, – Савва поклонился патриарху до земли, – я нашел руду. В одном месте ее много будет, а в двух других сам не знаю сколько, в болоте руда, в трясине.

– Болен я, – сказал Никон, двигаясь осторожно, словно, задень он боком подставку для свечей, в боку вмятина останется. – Еле-еле безуем камнем отпился да еще индроговым песком. Животом вот уж две недели слаб. Слыхал про мою немочь?

– Слыхал, святейший. Все молят у Бога здравия тебе.

– А слыхал о тех, кто покушался на жизнь мою?

– Говорят, дьякон да портной.

– Их руками делалось, да не их волей. Крутицкий Питирим подослал злодеев. В ум не возьму, как я не распознал Феодосия. Он ко мне от Питирима еще в Воскресенский монастырь прибежал. Я думал – молиться да спасаться, а он за жизнью моей гадюкой приполз. – Никон перекрестился, замаливая грешное слово. – Ох, Питирям, Питирим! Царев угодник. Ладно бы перед Богом суд на меня искал, а то ведь чародейством хотел погубить. Тимошка-портной во всем сознался. По наущению дьякона в бане парился, волосы рвал, муку пшеничную жег и в тот пепел волосы закатывал, тер себе голову и говорил на меня: «Чтоб патриарху было тошно и горько».

– Господи, помилуй! – вырвалось у Саввы.

– Господь милостив, да мы-то каковы! – Горькая складка пересекла высокое чело патриарха. – Ольшевский у него, у Тимошки, корешок еще нашел. Хоть Тимошка и говорит, что это для приворота женского полу, но думаю, тоже для моей порчи.

Савва быстро перекрестился.

– Помолись, помолись, – сказал ему Никон, – я от немочи поклонов класть не в силах, так хоть ты послужи Господу, а я посмотрю, за тебя порадуюсь.

И Савва отбил привычных полторы тысячи поклонов, а Никон четки перебирал.

– Уеду я отсюда, – сказал он Савве. – Думал от врагов моих лесами отгородиться, но и через леса до меня добрались. Вблизи стану жить, чтоб им, злодеям, страшно было.

О руде Савва вдругорядь не напомнил, и Никон тоже ничего не сказал. Видно, уж не желал царю угодить рудами, да ведь и не медь сыскалась, не серебро. Железа у царя много.

Жалко стало Савве патриарха.

Ведь сам Никон! Столько на его голову послано и посылается проклятий по скитам и тайножилищам, другого в три погибели бы согнуло, а Никон в своей правде и вере тверд и на Бога уповает.

Как его, святейшего, боялись и ненавидели бояре и иные сильные люди. И ныне боятся. Поносят, но с оглядкой. Не поменял бы царь гнева на милость. Родилась царевна Екатерина – благослови, святейший Никон, в Воскресенский монастырь человека посылали. Родилась царевна Мария – благослови, святейший Никон! На остров Кий примчал гонец. Пойми царя! Собор созвал из патриархов ссадить и в ту же самую пору за благословением стольника отправил.