Синдикат киллеров - Фридрих Незнанский

Никольский полностью отрешился от окружающих и впал в прострацию, будто последние действия полностью лишили его остатка сил. По просьбе Турецкого Кашин показал Моисееву, как пользоваться пультом Никольского. Предупредил только: упаси Боже тронуть хотя бы одну кнопку в торце, возле закрепленной цепочки. На вопрос — почему? — ответил незатейливо:

— Взлетит все, к чертовой матери! Охнуть не успеете...

— А зачем все это надо было придумывать? — спросил Моисеев.

Кашин пожал плечами.

— Наверное, затем же, зачем и птица летает...

Вскоре стали поступать первые сообщения: обнаружен весьма впечатляющий склад оружия — пистолеты, автоматы Калашникова, пулеметы непонятной конструкции... много боеприпасов... приборы ночного видения... приборы, назначение которых непонятно... медицинское оборудование... склад продуктов...

Турецкий давал указания.

— Семен Семенович, вызывай из местного ОВД подкрепление с транспортом, оружие погрузить и — в Москву. Чего не знаем, пока не трогайте, вдруг это какая-нибудь атомная бомба. Теперь тут всего можно ожидать... Давайте закрывайте все оставшееся и опечатывайте... Всех лишних — долой, поставить охрану.

Никольский сидел в кабинете на полукруглом любимом своем диване. За его спиной разноцветными елочными огнями сверкал открытый бар. Из бутылки «Абсолюта» он налил полный бокал смородиновой водки и стал пить мелкими судорожными глотками.

Арсеньич с убитым видом бродил по кабинету, смотрел на дрожащие пальцы Жени.

Все рухнуло — вмиг и до основания. Все! Ничего не осталось: ни мечты, ни смешных придуманных законов, ни беззаботного веселья, ни жаркого запаха душноватой сосновой хвои. В кабинете пахло лишь пороховым дымом.

— Арсеньич, сядь, пожалуйста, рядом... — хрипло сказал Никольский.

Кашин подошел, боком присел на диван.

— Давай, дружок, в последний раз, как... сто лет назад, как было когда-то... Каждый себе наливает сам. В свой стакан. И свою судьбу...

Арсеньич достал бутылку «Бифитера», привычно механически смешал джин с тоникам, кинул дольку лимона и кусочек льда, покачал свой бокал в пальцах.

— Прости меня, — Никольский легонько коснулся его бокала своим. — Я все сам разрушил... Все поломал своими руками.

— Не надо, Жень, — поморщился Арсеньич.

— Второй тюрьмы не выдержу. И думаю, не дотяну до нее... Выполни мою последнюю просьбу. Сделаешь? Ты помнишь, о чем я.

— Может быть, не надо, Женя? — Арсеньич не возражал, не сопротивлялся, он просто еще не мог себе представить, что сказанное ими когда-то вдруг станет жестокой, трагической реальностью.

— Надо. Поэтому прошу... Боже, как я виноват перед тобой, перед Таней! Ты ей скажи правду. Потом.

— Не знаю, хватит ли сил...

— Постарайся. Это моя последняя воля... — Никольский вдруг отшвырнул пустой бокал и вцепился в голову длинными, сильными пальцами. — Зачем! Зачем все это?!

Ирину привел в чувство Сережа Селихов, успешно выполнявший, если нужно, и роль врача. Увидев его, она испуганно округлила глаза, но он улыбнулся ей, подмигнул и таинственно приложил палец к губам.

— В последнем я не виноват, — шепнул ей почти беззвучно. — Но он бы все равно тебя не украл. Я же обещал, что ни один волос не упадет... Разве что вымокла, но с кем не случается! Ничего, потерпи, краше будешь... Ты меня не видела, помни.

И он исчез так же быстро, как незаметно появился с ее кофтой, сумочкой и нотами в руках.

Турецкий подошел к Никольскому, молча посмотрел на него. Евгений Николаевич тяжко поднялся, отбросил ботинком разбитый бокал, взглянул на Арсеньича и сказал:

— Я вас понял. Пора ехать.

— Да, — кивнул Турецкий. — Вы можете взять с собой то, что вам будет необходимо. Потому что я вынужден взять вас под стражу. Сколько вам понадобится времени?

— Ни минуты, — ответил Никольский. — Я готов. Исполняйте что положено...— И вытянул к нему сдвинутые руки.

Подошли Семен Семенович с Грязновым.

Золотые руки, — вздохнул Моисеев.

— Да, — подтвердил Слава и застегнул на них наручники.

Все вышли из дома. Во дворе, развернувшись к воротам, стояли наготове машины. Прибыл и местный «автозак»-«уазик» с решетками на окнах. Семен Семенович со следователем районной прокуратуры стали закрывать и опечатывать двери. Это был очень тяжелый и для Никольского, и для Арсеньича, и, вероятно, для всех остальных живших в доме и охранявших его процесс. И он был длительным и безумно унизительным.

Лицо Арсеньича вдруг перекосила короткая судорога. Никто этого не заметил, кроме Никольского.

— Арсеньич, — сказал он негромко, — сядь и немедленно успокойся.

Но тот только кивнул, продолжая стоять, облокотившись на капот «Волги» Никольского.

— Я прошу тебя!

Никольский знал, что эти судороги у Арсеньича предвещают сильнейшие припадки. Уже давно их не было, казалось, вылечился контуженный в Афгане майор, и вот опять. Никольский подошел к нему, положил на плечо скованные руки и прижал голову Арсеньича к своей груди.

— Успокойся, ты моя последняя надежда...

...Из окна служебки Сережа Селихов увидел, как прощаются Никольский с Арсеньичем. Тяжело вздохнув, он быстро открыл дверь в соседнее помещение, снял трубку телефонного аппарата и набрал номер.

— Я слушаю, — раздался басовитый голос.

— Сергей говорит. Арестован. Увозят в наручниках.

— Действуй.

— Понял, командир.

— Возьми второго и не отпускай. Сделай запись.

— Понял.

— Все. Жду рапорт.

— Ну, закончили наконец?— Турецкому тоже было противно наблюдать за этой официальной частью процедуры. — Слава, я тебя прошу взять Ирину к себе в машину, а я поеду с Кашиным на его «Волге», следом за Никольским. Дай мне двоих с оружием. На всякий случай.

Наконец все стали рассаживаться по машинам. Никольский, подойдя к своей маленькой тюрьме на колесах, обернулся к Кашину:

— Арсеньич, помни и прощай! — Он медленно окинул взглядом дом, сад, лес, послушал, как высоко, в кронах сосен, шумит ветер, и в глазах его заблестели слезы. Нагнув голову, он шагнул внутрь машины. Милиционер захлопнул за ним дверь, повернул запор и ушел вперед, в кабину к водителю.

К окошку, забранному решеткой, подошел Сережа Селихов и низко, земно поклонился Никольскому. Закрыл лицо руками и ушел обратно в служебку.

Арсеньич тоже посмотрел на дом и сказал садящемуся в «Волгу» Турецкому: