Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины - Ольга Игоревна Елисеева

Таким образом, о неких скрытых от глаз гостей залах болтала вся Москва. Если бы подобное поведение было нормой, никаких сплетен не возникло. Впрочем, лично к Юсупову московское общество проявляло снисходительность, что объяснялось его добродушием и любезностью. Даже строгая Янькова говорит о князе с большой симпатией: «Так как Юсупов был восточного происхождения, то и немудрено, что был он великий женолюбец: у него в деревенском его доме была одна комната, где находилось, говорят, собрание трехсот портретов всех тех красавиц, благорасположением которых он пользовался… Князь Юсупов был очень приветливый и милый человек безо всякой напыщенности и глупого чванства, по которому тотчас узнаешь полувельможу… Все его очень уважали, за обходительность он был любим, и если б он не был чересчур женолюбив, то можно было бы сказать, что он был истинно во всех отношениях примерный и добродетельный человек, но эта слабость ему много вредила во всеобщем мнении»[620].

Слухи о крепостном гареме или сменяющих друг друга дворовых фаворитках могли повредить не только репутации самого владельца, но и его семьи. Сыну такого человека впоследствии непросто было найти невесту в дворянской Москве, где судили по пословице, что яблочко от яблоньки недалеко падает. Так произошло с детьми фельдмаршала М. Ф. Каменского.

Соратник Суворова и победитель при Козлуджи славился дурным нравом. «Генерал Каменский, человек живой, суровый, буйный и вспыльчивый, — писал о нем Сегюр. — Один француз, напуганный его гневом и угрозами, пришел ко мне искать себе убежища; он сказал мне, что, определившись в услужение к Каменскому, он не мог довольно нахвалиться его обхождением, покуда они были в Петербурге, но что скоро господин увез его в деревню, и тогда всё переменилось. Вдали от столицы образованный русский превратился в дикаря: он обходился с людьми своими, как с невольниками, беспрестанно ругался, не платил жалованья и бил за малейший проступок иногда и тех, кто не был виноват. Не стерпев такого своеволия, француз убежал и приехал в Киев».

Посол отправился к обидчику и заявил протест по поводу обращения с соотечественником. «Мы горячо поспорили. Каменский находил странным, что я вмешиваюсь в дела его слуг и защищаю мерзавца». Барин видел в лакее-французе своего беглого и отказывался прекратить преследование. «Частное столкновение со мною не устрашило бы генерала, — заключал Сегюр, — но, боясь прогневать императрицу, он усмирился». Эта история имела для семьи дипломата неприятное продолжение. В самом начале Наполеоновских войн сын бывшего посла Филипп Сегюр был ранен и попал в плен. Его привели к Каменскому. Узнав, кто перед ним, самодур вспомнил прошлое столкновение и выместил на молодом человеке всю обиду. «Он хотел заставить его пройти двадцать лье в снегу по колено, не дав ему времени… перевязать раны. Но русские офицеры, возмущенные жестокостью генерала, дали моему сыну кибитку»[621].

Каменскому было все равно, кто перед ним: крепостной, француз-лакей или пленный дворянин. Буйный от природы, он со всеми обходился жестоко. От него страдали не только дворовые, но и жена с детьми. В старой столице ходили слухи, будто фельдмаршал порол своих сыновей, даже когда те носили генеральские чины. Во всяком случае молодые люди боялись отца как огня. Существует несколько версий гибели барина от рук крепостных. Достоверно известно только, что фельдмаршал был зарублен в лесу. По суду несколько человек отправились в Сибирь и около трехсот забрили в солдаты, что указывает на сговор дворовых, которые, возможно, знали, но не воспрепятствовали намерению убийцы.

При жизни Каменский не только открыто сошелся с любовницей, которую поселил в одном из имений, но и содержал там же гарем из актрис крепостного театра. Последний располагался на третьем этаже барского дома и носил красноречивое название «гульбицы». Неудивительно, что от сыновей ждали продолжения отцовских подвигов. Старший из них, Сергей, действительно уродился в фельдмаршала, но без его военных талантов. А младший, Николай, унаследовал и славу, и способности отца на ратном поприще, но пошел в мать мягким, добрым сердцем. Ему-то и не повезло.

Сначала молодой человек влюбился в дочь немецкой экономки в доме своей тетки Щербатовой, но родные, боясь мезальянса, выдали девушку замуж за другого. Мать приискала сыну родовитую и богатую невесту Анну Алексеевну Орлову, однако последняя никак не могла решиться сказать «да». Самое печальное, что графиня прониклась к жениху сильным чувством. Но, с одной стороны, молодой женщине казалось, что все сватаются к ней из-за приданого. А с другой — репутация дома Каменских была самой неблагоприятной. В это время Николай Михайлович уже стал известным военачальником, он командовал русскими войсками в Финляндии во время успешной войны со Швецией, а затем отправился в Бессарабию, где в 1806 году началась война с Турцией. Там Каменский заболел лихорадкой и скоропостижно скончался[622].

Помимо неблагоприятного стечения обстоятельств, на жизнь Николая трагический отпечаток наложило поведение отца. Семью фельдмаршала избегали в обществе. Это было то самое солидарное мнение света, которое заставляло соседей не ездить к Бахметеву, дам — не появляться в доме генерала Измайлова, а пушкинскую Машу Троекурову — оставаться без знакомых своего круга, потому что жены и дочери окрестных помещиков избегали пиров самодура. По-своему — тяжкий крест.

Болотов, описав одно из дворянских семейств, где хозяева искалечили крепостную девушку, заключал: «И на то ль даны нам люди и подданные, чтоб поступать с ними так бесчеловечно?.. Мы содрогались и гнушались таким зверством и семейством сих извергов, так что не желали с сим домом иметь и знакомства никогда». Соседи по уезду посчитали, что фамилия «делает бесчестье и пятно всему дворянскому корпусу», и больше к ним не ездили. «И как дело сие было скрыто и концы с концами очень удачно сведены, то и остались господа без наказания»[623]. Однако изоляция от равных тоже служила карой, не такой страшной, как крестьянский топор или сибирские рудники, но порой способной сломать жизнь виновным.

Секрет странных, на сторонний взгляд, отношений бар и слуг крылся, по выражению князя Вяземского, в «семейном начале», связывавшем людей, из поколения в поколение живших одним домом. В определенном смысле в России повторился опыт древнеримской патриархальной семьи, куда входили не только свободные хозяева, но и их рабы на правах младших членов. Последние, в частности, наделялись фамилией владельца. То же самое происходило и у нас два столетия назад, когда уходившие на заработки крестьяне получали паспорт, в котором им присваивалась фамилия помещика. Отсюда многочисленные Орловы, Шереметевы, Васильчиковы и т. д. Вяземский писал: «В старых домах наших многочисленность прислуги и дворовых людей была не одним последствием тщеславного барства: тут было также и семейное начало. Наши отцы держали в доме своем, кормили и одевали старых слуг, которые служили отцам их, и вместе с тем призревали и воспитывали детей этой прислуги. Вот корень и начало этой толпы более домочадцев, чем челядинцев. Тут худого ничего не было; а при старых порядках было много и хорошего, и человеколюбивого»[624].