Слепой - Вера Петрук

Сумка с лекарствами порадовала не меньше, чем одежда. Отыскав настойку ясного корня, Регарди проглотил сразу половину пузырька, с трудом заставив себя остановиться. Впрочем, о последствиях еще будет время подумать. Он словно очнулся от сна. По телу разлилось тепло, а в ногах появилась уверенность. Почувствовав прежнюю силу, Арлинг заторопился. Ночной воздух едва заметно стал нагреваться, что говорило о приближении утра. Не стоило привлекать к себе внимание. С городских стен руины бывшей школы хорошо просматривались.

От стариковского балахона он освобождался с такой поспешностью, словно это была одежда чумного. Впрочем, возможно, так оно и было. Халруджи еще долго чесался, не уверенный, что не подцепил от драганского колдуна какую-нибудь заразу.

Учитель подобрал новую одежду точно по его размеру – одежду странника. Кафтан с множеством карманов и потайных сумок, перчатки, которые защищали тыльную сторону руки, но оставляли открытыми ладонь и пальцы, брюки с длинным поясом, служившим также веревкой и материалом для перевязки ран, сапоги на мягкой подошве, которая позволяла чувствовать мелкие трещины в земле, но защищала от раскаленного песка, головной платок керха – все напоминало о временах, когда вселенную его мира занимала только школа. И, конечно, в мешке была повязка. Иман не забыл про нее, напомнив Арлингу, кем он являлся на самом деле.

Несмотря на настойку ясного корня, которая должна была превратить его во всемогущего демона, по меньшей мере, до конца ночи, боль в плече не унималась. Дотянувшись до лопатки, Регарди нащупал горячие узлы воспаленных рубцов, которых было слишком много для случайных порезов. Они тянулись от шеи, заканчиваясь в области поясницы. Старик исполосовал ему почти всю спину, особенно постаравшись над кожей в области лопатки. Ее поверхность была похожа на искореженную землетрясением долину – рубцы то вздымались горой, наслаиваясь друг на друга болезненными узлами, то перетекали в воспаленную плоскость натянутой кожи, грозившей лопнуть при каждом движении. Это было похоже на что угодно, но больше всего – на следы свежей татуировки. Маргаджан оставил на нем свою метку. Равнодушие к Даррену, в которое он заставил себя поверить, оказалось иллюзией. Линии рисунка прослеживались плохо, прерываясь буграми припухлой кожи, но Арлинг различил пересеченные круги, спирали и незнакомые буквы. В этом не было никакого смысла. «Нужно избавиться от нее немедленно», – подсказывал внутренний голос. Лучше сжечь. Регарди задумался, но тут его внимание привлек еще один запах, который, не спеша, струился из Затуты.

Пахло едой. Учитель подумал даже об этом. Только сейчас Арлинг понял, насколько проголодался. Полоски вяленого мяса, мешочек с сухими фруктами, зерновые керхские лепешки на меду и пара бурдюков с водой показались ему самым изысканным угощением в мире. Хлеб уже зачерствел, но Арлинг проглотил его, подобрав даже крошки. На языке взорвались сладкие бутоны меда, молока и ячменя, и хотя в животе яростно заурчало, он почувствовал себя счастливым. Это был пир на развалинах его жизни. На лице расплылась кривая усмешка. Как же мало ему было нужно для счастья. Татуировка потеряла значение, и Регарди решил, что вернется к ней позже. Например, когда выберется из Балидета. Мясо и фрукты он решил приберечь для дороги, хотя ему хотелось проглотить все припасы сразу, не оставив ни кусочка. Ведь там, в пустыне, о таких, как он, обычно заботятся духи-пайрики. Одинокие путники обречены в царстве песка и солнца. Добравшись до воды в бурдюке, Арлинг захмелел и привалился к Затуте. Может, его место было здесь, на руинах? Зачем что-то искать среди барханов, когда очевидно, что дорога кончалась в Балидете? На эти вопросы не было ответа.

Иман дал ему одежду, оружие и пищу, но оставил без напутственного слова. Это было на него не похоже. Нащупав край отверстия, Регарди опустил внутрь руку. Брюхо бога было холодным и шершавым на ощупь. Но на самом дне лежало то, что было куда важнее мечей и хлеба. Камень, обмотанный листком бумаги, был тяжел, но грел пальцы. Прижав записку к лицу, Арлинг почувствовал запах учителя, который впитала в себя бумага. Это был лучший запах на свете.

Проведя пальцами по шероховатой поверхности, он с трудом подавил чувство досады. Септория еще долго будет напоминать о себе. Едва ощутимый нажим пера сливался с бумагой, не давая различить буквы. После драки с Хамной и яда септоров чувствительность пальцев сильно ухудшилась. Но если там что-то срочное? Просьба о помощи? Предупреждение? Место встречи?

От собственного бессилия тошнило. Иман подсунул ему неправильную настойку ясного корня. Вместо прилива сил Арлинга накрыла волна тоски и отчаяния. Всему виной был пепел. Ему показалось, что если он останется в этом месте хоть секунду, то его смерть будет еще страшнее, чем кончина Беркута. Подхватив мешок с припасами, Регарди бросился туда, где стояли ворота школы. И хотя ни ворот, ни забора уже не осталось, ему показалось очень важным покинуть развалины через то место, что когда-то открыло для него двери в мир надежды.

Дорогу до дома Сейфуллаха он почти не заметил. Ясный корень был подобен морской волне, которая то несмело лизала берег, то превращалась в силу, уносящую в пучину все, до чего дотянулись ее пенные руки. Драганские патрули были слепы, случайные путники – близоруки, а ветер – неуклюж и ленив. Никем не замеченный, Арлинг перемахнул через забор особняка Аджухамов и, успокоив бросившуюся навстречу псину, которая его узнала, направился в сад. План был прост. Он проберется на балкон, послушает дыхание спящего Сейфуллаха и отправится в путь. Вряд ли со спокойной совестью, но зато с новыми иллюзиями, из которых состояла его жизнь в последнее время.

Распахнутое настежь окно в комнате младшего Аджухама насторожило. Регарди замер на подоконнике, но чувства не обманули. В комнате было темно и пусто. Сейфуллах редко ночевал у друзей, и, скорее всего, пропадал в очередной курильне. Заливал горе вином и купался на сладких волнах журависа. Зря он за него волновался. Аджухам давно сделал свой выбор. Да и что бы он сказал ему, если бы им пришлось встретиться?

Дверь скрипнула, и Арлинг поспешно пригнулся, спрятавшись за сундук. Но радость от предстоящей встречи сменилась озадаченностью – то был не Сейфуллах. В комнату осторожно вошла Масуна, кухарка Аджухамов. Заинтригованный, Регарди выпрямился и отступил к стене. У служанки не было свечи, и ему не нужно было опасаться, что его увидят. Каждое движение женщины хорошо ощущалось. Она топала и пахла так, что он мог бы услышать ее даже с покрывалом на голове. Вот Масуна пробралась до кровати мальчишки и присела на край с тяжелым вздохом. В запахи комнаты ворвались ароматы садовых цветов, помады для волос, лимонного сока, которым кучеярки отбеливали лицо, и тушеного мяса. Если первые запахи были объяснимы, то последний озадачил. Женщина принесла с собой миску горячего варева и, расстелив у изголовья кровати платок, аккуратно поставила на него пищу. Снова тяжело вздохнув, служанка принялась молиться.

У Арлинга упало сердце. Он не знал, что за обряд проводила кухарка, но было нетрудно догадаться, что она оплакивала хозяина комнаты. Значит, Даррен обманул его, и Сейфуллаха убили. Но тогда у ворот дома стояла бы корзина с черствым хлебом, которую суеверные кучеяры обычно оставляли для пса смерти. Он бы непременно заметил запах хлеба.