1941 год глазами немцев. Березовые кресты вместо железных - Роберт Кершоу

Словом, фронтовой солдат на собственном опыте познал, что такое танталовы муки. Боевой дневник 87-й пехотной дивизии повествовал о 173-м пехотном полке, 3 декабря в 30- градусный мороз занявшем позиции возле леса под Маслово, у слияния Истры и Москвы-реки. Полк находился «не более чем в 20 километрах от пригородов Москвы, башни которой были ясно видны». Тот, кто делал запись, сообщает, что «гордится тем, что ему выпало оказаться среди тех, кто ближе всех подошел к советской столице Российской империи».

А в рейхе пропасть между желаемым и действительным продолжала углубляться. Сводки ОКВ уже не отличались былым оптимизмом. 25 ноября 1941 года согласно официальному сообщению «Наступательные операции на центральном участке Восточного фронта по-прежнему осуществляются успешно». Четыре дня спустя — «есть успехи в ходе наступления на Москву». 1 декабря сообщалось о том, что «пехотные и танковые части сумели продвинуться еще ближе к Москве. Сообщения от 2 и 3 декабря пестрели такими терминами, как «глубокое проникновение в тыл противника… на обширных участках фронта». Что же касалось населения рейха, оно подозревало, что на Восточном фронте происходят события, ничего общего с газетным пустозвонством не имеющие. Газеты же пытались сосредоточить внимание читателей на мелких, эпизодических стычках, на «малых» успехах относительно небольших подразделений вермахта, как бы заранее приучая читателя отвыкнуть от масштабных побед недалекого прошлого. И читатель вскоре стал склоняться к мысли о том, что именно репортаж в замаскированной форме несет в себе пока еще не объявленные главные новости. Всплеск вдохновения принесло известие о взятии Солнечногорска — городка, расположенного в 50 километрах северо-западнее Москвы. Эта хоть и не большая, но все же победа подчеркивала решимость вермахта наступать на столицу Советов и мощным ударом сокрушить ее, невзирая ни на какие сюрпризы русской зимы.

Так что к 1 декабря, несмотря ни на что, все в рейхе были убеждены в скором падении Москвы. Однако самые популярные новости касались не московского направления Восточного фронта, а «трагической гибели» двух известных в нацистской Германии персон: асов люфтваффе Эрнста Удета и Вернера Молдерса. Это в сильной степени отвлекло внимание от драматических событий у ворот советской столицы. В тот год зима в Германии выдалась необычно мягкой — температура крайне редко понижалась даже до нуля градусов, и «замороженное наступление» казалось чем-то далеким, почти нереальным.

Когда лейтенант Хаапе добрался до передовых позиций 106-й пехотной дивизии, температура упала до двузначных цифр ниже нуля. Неподалеку находилась трамвайная остановка. Боже! Москва была рядом, вот она! А ее падение означало конец войны. До центра оставалось каких-нибудь 16 километров!

«Войдя в трамвай, мы стали разглядывать эти деревянные сиденья, на которых до нас сидели тысячи москвичей. У стенки мы заметили небольшой деревянный ящичек. Открыв его, мы обнаружили ворох использованных билетов. Мы смогли прочесть только одно слово, написанное славянскими буквами: «Москва».

1 декабря фельдмаршал фон Бок признал, что «надежда на то, что враг «будет сломлен», если судить по боям последних двух недель, оказалась призрачной». Силы группы армий «Центр» были опасно разбросаны. Он заявлял Гальдеру, начальнику Генерального штаба, о том, что у него создается впечатление, что Гитлер не информирован о серьезности положения. «…Высокие инстанции на удивление плохо информированы о моих донесениях», — недоумевает фон Бок. Немецкий Генштаб пребывал в стойкой уверенности в непобедимости войск Восточного фронта, равно как и в том, что русские находятся на излете сил. И вот что он запишет в тот же день в свой дневник:

«Я подчеркнул в разговоре, что нас также беспокоит повышенный расход сил. Однако нужно попытаться разбить противника, бросив в бой все силы до последнего. Если окончательно выяснится, что разгромить противника все-таки невозможно, тогда нужно будет принять другое решение».

Ясным солнечным днем 2 декабря 1941 года солдаты штурмовой группы «Бук», занимавшие позиции в деревне Катюшки у кладбища, впервые за много дней получили возможность принять горячую пищу. Перед этим им пришлось пережить и вьюги, и страшные морозы. И вдруг во время еды кто-то из боевого охранения завопил: «Тревога!» Дислоцированная за деревней Пучки немецкая батарея немедленно открыла огонь. Снаряды со свистом проносились над головами солдат, разрываясь у леса южнее Катюшек. Когда же загремели разрывы снарядов русских «катюш», немцы окончательно убедились в том, что надежда доесть горячий обед рухнула.

В лесочке южнее занимаемой немцами деревни явно царило оживление. Оттуда доносился рокот танковых двигателей. И внезапно, ломая кустарник и сухостой, из-за деревьев показались советские танки Т-34 и БТ-7 и стали надвигаться на позиции немцев. За танками по снегу шагали советские пехотинцы. Когда советская артиллерия дала несколько залпов по позициям в Пучках, грохот немецких орудий стих. Штурмовики и толстобрюхие И-16 сбросили несколько бомб на немецкие позиции. Лейтенант Рихтер мгновенно оценил катастрофические размеры этой внезапной атаки. «Вражеские летчики, — записал он 2 декабря, — если выражаться по-солдатски, здорово надрали нам задницу».

Русские продолжали разведку боем и на участке передовых частей 2-й танковой дивизии в районе Красной Поляны. Лейтенант Георг Рихтер мрачно пошутил: «Пока мы стоим здесь, врагу ничего не стоит начать переброску своих сил на городских трамваях».

Холода все сильнее снижали боеспособность войск. Вот как описывает корректировщик Лотар Фромм боевые действия в этих, близких к арктическим, условиям.

«Оружие больше не повиновалось нам… Минус тридцать — предельная температура, которую выдерживала смазка. Она застыла на этом морозе. Расчеты вновь и вновь пытались привести орудия в действие, но тщетно. Ствол заклинивало, возвратный механизм не работал. От этого прямо руки опускались».

А Рихтер, напротив, проклинал советскую артиллерию, которая «перемолола все у наших позиций, непонятно, что за калибры у этих русских». И, как следствие, «фабричные постройки в огне». Нервы на пределе. «Страх охватил буквально всех — даже повара отказываются выползти из своих землянок и приготовить жратву. Сидят в них и дрожат при каждом разрыве», — обреченно заключал Рихтер 3 декабря в своем дневнике. По мнению Рихтера, «нет никакого смысла держаться за эти Катюшки или Горки».

Того же мнения придерживался и фельдмаршал фон Бок. Он инстинктивно чувствовал, что группа армий «Центр» на самом деле исчерпала свои возможности. «Вечером поступает телетайпограмма, с которой надлежит ознакомить командующих армиями и корпусами. Главная мысль — в этот, безусловно, кризисный для русских момент необходимо использовать все имеющиеся возможности. Сильно сомневаюсь, что у измотанных войск еще остаются силы для этого». Но в тот же день судьба словно решила подсластить фельдмаршалу пилюлю. «Город Смоленск вручает мне грамоту, в которой мне выражается благодарность за освобождение от большевизма». Да, за три месяца до описанных событий группа армий «Центр» находилась на гребне славы. Но для Бока истекшие месяцы, если судить по тону его дневниковых записей, казались давно ушедшей эпохой.