Екатерина Арагонская. Истинная королева - Элисон Уэйр

Ее ответ выслушала Мария.

– Королева лучше подвергнется этой опасности, чем признает себя плохой женой и нанесет ущерб своей дочери. Никто не лишит принцессу того, что ей принадлежит по праву рождения.

Екатерина знала, что жители Лондона все более враждебно относятся к разводу и без всякого страха в резких выражениях высказывают свое неодобрение. Великое дело было у всех на слуху, и стало невозможно поехать на барке в город – в тех редких случаях, когда Екатерина на это отваживалась, – и не почувствовать настроения людей.

Генрих тоже ясно сознавал это. Фрейлины Екатерины были взбудоражены и без умолку обсуждали последние события. Король пригласил во дворец Брайдуэлл всех своих лордов, советников, судей, лорд-мэра, олдерменов, шерифов, глав городских гильдий и многих других. Однажды мрачным ноябрьским днем после обеда все эти почтенные господа собрались в зале для приемов, чтобы послушать обращенную к ним речь короля.

Екатерина вместе с Мод Парр наблюдала за этим из-за ажурной решетки, сидя на галерее, с которой был виден королевский помост. Почтенное собрание пало ниц, как только Генрих вошел и занял место на троне. Король облачился в самые дорогие одежды и вооружился самыми приятными манерами. Ореол величия тоже был при нем, окружить себя им не составляло для Генриха труда.

– Мои верные и горячо любимые подданные, – звонким голосом начал он, – вам хорошо известно, что я правлю уже почти двадцать лет, и за это время, благодаря моей распорядительности и с Божьей помощью, ни один враг не притеснял вас. Но в сиянии славы ко мне приходит мысль о последнем часе, и я боюсь, что, буде мне выпадет уйти в мир иной, не оставив наследника, Англия вновь погрузится в ужасы гражданской войны. Эти мысли постоянно тревожат мою совесть. Это единственная причина, по которой я представил свое Великое дело на рассмотрение папе. – Король положил руку на сердце и окинул собравшихся пронзительным взглядом. – А что касается королевы, если суд признает ее моей законной женой, ничто не будет для меня более приятным и приемлемым, потому как, уверяю вас, она несравненная женщина. Если бы мне пришлось жениться снова, из всех женщин я выбрал бы ее.

Екатерина почувствовала, как стоявшая рядом с ней Мод Парр окаменела. Генрих был глупцом, если считал, что людей тронут такие речи.

– Однако, – продолжал меж тем король, – если будет установлено, что наш брак противоречит Божьей заповеди, тогда мне придется с грустью расстаться со столь прекрасной леди и любящей супругой, я буду сокрушаться о том, что провел много лет в прелюбодеянии и не имею наследников, которые приняли бы от меня это королевство. Хотя у нас есть дочь, к нашей взаимной радости и удовольствию, многие ученые люди говорили мне, что она не законная, поскольку мы с королевой жили друг с другом, открыто прелюбодействуя. И если я вспоминаю о том, что когда-нибудь умру, то думаю: все мои дела ничего не стоят, коль скоро я оставлю вас в трудном положении. Ведь если у меня не появится настоящего наследника, только представьте, что может ожидать вас и ваших детей. Самое меньшее – беспорядки и смертоубийства! Неужели вы думаете, господа мои, что эти слова не трогают ни мое тело, ни душу? Они не дают покоя моему разуму, бередят совесть. И буде кто-нибудь станет возражать против моих здравых доводов, вы не отыщете головы столь почтенной, чтобы я не смог отрубить ее!

Когда король ушел, поднялся возбужденный гомон голосов. Екатерина и Мод покинули зал.

– Не стоило ему выносить это дело на общественный суд! – сказала Екатерина, пока они торопливо возвращались в ее покои.

– Тем не менее я опасаюсь, что таким образом его милость завоюет симпатии.

– Меня это тоже беспокоит. – Екатерина вздохнула. – Дошло уже до того, что людям угрожают. И мне угрожают. В жизни не ощущала я такой тревоги и такого смятения.

Однако королеву ожидали утешительные новости. Исабель де Варгас тайком принесла записку от Мендосы. Император отказал отцу Эйбеллу в просьбе прислать оригинал второго разрешения на брак в Англию. Екатерина немедленно отправила своего камердинера к кардиналам с этим известием. Она была не в силах встретиться с ними лично, а лишь размышляла, что они теперь станут делать.

Пришло также письмо от Эразма: он восхвалял добродетели Екатерины и мягко понуждал ее обратиться к религии. Она ощутила, что даже этот мудрый человек покинул ее. Наконец, Вивес писал к королеве и просил извинить за то, что он как будто бросил ее; теперь этот ученый муж, получив на то ее согласие, пришел встретиться с ней.

При виде этого знакомого доброго лица, которое напомнило Екатерине о более счастливых днях, сердце ее распахнулось.

– Я в глубокой печали. Мужчина, которого я люблю больше, чем саму себя, стал мне совсем чужим и даже думает о женитьбе на другой.

Тут Екатерина заплакала, и мудрый, тактичный ученый, забыв о правилах этикета, взял ее за руку:

– Не осуждайте меня за попытку утешить вас, ваша милость. Все превозносят вашу выдержку. Когда другие перевернули бы весь мир, поменяв местами небо и землю, или стали бы мстить, вы просите лишь о том, чтобы вам не выносили приговора, не выслушав.

– Я просто хочу, чтобы муж вернулся ко мне, – всхлипнула Екатерина.

В декабре двор переехал в Гринвич. Генрих продолжал делать вид, что между ним и Екатериной все хорошо. Он вел себя безупречно, ведь Кампеджо наверняка регулярно строчил отчеты в Рим. Посещал супругу почти каждый день ближе к вечеру, как было заведено уже давно, обедал и ужинал с ней и даже иногда проводил ночи в ее опочивальне.

– Вы понимаете, Кейт, исповедник запретил мне прикасаться к вам, пока не разрешится мое дело, – сказал Генрих.

Они лежали на просторном ложе на расстоянии вытянутой руки друг от друга. «Удобный предлог», – подумала она, стараясь подавить в себе жажду еще раз испытать любовную близость. В молодые годы Екатерина думала, что с возрастом это пламя затухает, но нет, языки его были такими же жгучими, как прежде. Страсти никак не стихали в душе. Генрих был так близко и оставался для нее запретным плодом – ах, как это было досадно! Особенно притом что недуг, имевший неприятные королю признаки, давно прошел.

Однажды Екатерина не выдержала, терпеть это и дальше было невозможно – слезы заливали подушку, и остановить их никак не удавалось. Она невольно повернулась к Генриху, ища утешения, но он выставил в сторону руку и загасил ее порыв. Потом вылез из постели и накинул ночной халат. Огонь потух, и пепел остыл. Екатерина слышала, как Генрих шарит в поисках свечи.

– Кейт, – раздался из темноты его голос, – разве вы не понимаете, какие опасные последствия ожидают меня, если я приму вас как свою жену?

– Я уже сотню раз говорила вам, что ваша совесть может быть спокойна, – отозвалась она, безмерно задетая тем, что он ее отвергает.

– Моя совесть тут ни при чем, дело во мне самом. Я удерживался от упоминаний об этом, боясь смутить вас, но у вас какое-то женское заболевание, и я опасаюсь заразиться. А потому простите меня, но я решительно намерен никогда больше не ложиться с вами в постель.