Черный легион - Богдан Сушинский

Розданов силился что-то произнести, но слова умирали, так и не родившись. Эсэсовец уловил его усилие и, склонившись, вопросительно всмотрелся ему в глаза. Взгляд его показался Розаднову леденящим душу взглядом из преисподней.

— Вы слышите меня?

Большим усилием воли поручик попытался кивнуть, но это ему не удалось.

— Ранение, как ни странно, легкое, — чеканил немец на чистом русском. — Судить вас не будут. Вы поступили, как велит честь офицера Что касается майора Рашковскош — его мы накажем.

Соседняя койка была пуста Кроме них, в палате никого. Рванула дверь медсестра, но, наткнувшись на суровый взгляд эсэсовца, вышла. Розданов, однако, успел заметить, что ноги у нее высокие, налитые — ноги красивой женщины из все того же бренного богоугодного мира.

— Вы прекрасно слышите меня. И понимаете, — не спрашивал, а скорее внушал ему немец.

Розданов едва заметно кивнул. Или, может, ему только показалось, что сумел кивнуть. Во всяком случае эсэсовец уловил это движение.

— Я — гауптштурмфюрер Штубер. Мы встречались с вами в кабинете Рашковского.

— Штубер, — едва слышно повторил Розданов.

«Да, это он». Только теперь вспомнил поручик, где видел этого немца. Он сразу отметил про себя, что лицо знакомое и принадлежит явно не его предку, подполковнику Розданову, застрелившемуся в Первую мировую в ту минуту, когда его, раненого, немцы пытались взять в плен.

«А ты даже застрелиться по-человечески не сумел, — упрекнул себя поручик. — Зато с какой дьявольской неотвратимостью повторяется судьба».

— Говорят, какое-то время вы жили в Италии. И владеете итальянским. Верить?

— Верьте, — прохрипел Розданов. Голова его пылала такой адской болью, словно в ней разгорался огромный костер. И черти плясали на углях.

— А потом вброд преодолели Ла-Манш, после чего сумели изучить английский.

«Что ему нужно от меня? Лучше бы погасил это страшное пламя. Ах да, он ведь не врач. Он — палач. Он явился сюда не гасить, а разводить костер».

— Я спросил вас об английском.

— Английский знал с детства, — оказывается, говорить не настолько трудно, как он ожидал. Главное решиться. Но левая часть груди отмерла. Неужели действительно отмерла?!

— И немного владеете французским. Как всякий уважающий себя русский дворянин.

«Как всякий уважающий себя… Верно заметил. Дворянин-офицер, не сумевший пустить себе пулю в лоб, чтобы достойно уйти. В среде русского офицерства такое считалось еще ббльшим позором, чем стерпеть плевок в лицо».

— Со своим итальянским вы бы мне сейчас очень пригодились, Розданов. Вам не повезло вдвойне: упустили еще один шанс. Впрочем, с английским тоже понадобитесь, как и с русским. Врач обещает поставить вас на ноги уже через три недели.

«Через три… недели?! — изумился Розданов. — Но ради чего? Чтобы опять бродить по этой проклятой бойне, именуемой Европой? Так ведь хватит уже. И так по горло в крови».

— Прострелены только мягкие ткани. Сам Бог вас хранил. Я же прикажу усилить лечение.

— Зачем?

— Из нежности, Розданов, — хищно улыбнулся Штубер. Из человеколюбия. Нет ничего ценнее в этом мире, чем вернувшиеся с того света полиглоты. И с Богом поговорить успели, и никакой смерти уже не боятся.

— Из человеколюбия… Полиглоты с того света… — устало, словно в бреду повторил Розданов. Он все еще был слишком слаб для таких бесед.

— Я понял: вы пока еще на грани. Мое время истекло.

— Что меня ждет? — вовремя спохватился поручик. Когда еще представится случай увидеться с этим эсэсовцем?

— Служба, лейтенант вермахта Розданофф, служба. И не смейте залеживаться здесь, пора в строй.

— Меня восстановят в чине? Обойдется без суда?

— Будем считать, что приговор уже приведен в исполнение. Теперь вы под моим покровительством.

— Тот парень, лейтенант-краснопер, что в камере?..

— Беркут? Жив. Я понимаю: вам бы обоим поскорее туда перебраться, к ангелу под крыло, в вечность, — наклонился над ним Штубер. — Я, признаться, и сам не прочь. Надоело. Но пока что вы мне понадобитесь здесь, — оскалил он крупные прочные, лишь слегка обкуренные зубы. — А когда придет пора отправлять вас ТУДА, я об этом сам позабочусь. Лично.

«Провинциальный мер-за-вец! — почти вслух проговорил Розданов. — Скопище провинциальных мерзавцев — вот что представляет собой весь этот ваш бренный, богоугодный мир».

Этот зал в самом центре «Вольфшанце», с длинным, устланным штабными картами, столом, уже был знаком Скорцени. Но все же каждый раз он входил сюда с огромным напряжением нервов и предощущением неожиданного излома судьбы, за которым неминуемо последует то ли новый взлет, то ли роковое низвержение.

Штурмбаннфюрер нисколько не удивился, увидев в зале моложавого русоволосого посла Германии в Риме Рудольфа Рана и высшего фюрера СС и полиции в Италии обергруп-пенфюрера Карла Вольфа. Зато своего удивления оба они скрыть не сумели. Только с появлением Скорцени они наконец поняли, почему Гитлер продержал их в ставке двое суток, все откладывая и откладывая прием.

Сначала им казалось, что фюрер не вызывал их, ожидая Гиммлера и Риббентропа. Но вчера к обеду они обнаружили, что фон Риббентроп уже давно находится в Растенбурге. Еще вчера утром в ставку прибыл Гиммлер. Следовательно, фюрер действительно ожидал прибытия первого диверсанта рейха.

Поняв это, они сразу насторожились. Ни Вольф, ни Ран не сомневались, что Скорцени будет яростно отстаивать идею штурма Ватикана. Да оно и понятно. Именно Скорцени, как никто другой, затратил уйму усилий на подготовку операции «Черный кардинал». Но дело не только в этом. Похищение папы римского дало бы ему возможность подтвердить перед всем миром свою репутацию диверсанта экстра-класса. Первого коммандос Европы.

Поприветствовав генералов СС, Скорцени холодно смерил взглядом посла. Он понимал, что инициатором этой поездки к Гитлеру является Ран. Хотя Вольф тоже хорош: сговориться за его и Штудента спинами и помчаться в «Волчье логово» спасать папу и его кардиналов! Они, видите ли, опасаются взрыва общественного мнения! Их мучают угрызения совести!

Ран предусмотрительно отвел глаза. Чувство самосохранения еще не настолько покинуло его, чтобы он не понимал, какой опасности подвергает себя, навлекая ненависть Скорцени.

«Если они так опасаются взрыва общественного мнения, тогда мне придется взорвать весь мир, — играл желваками Скорцени, глядя на посла. — На его обломках мнение какой-то там общественности уже никого интересовать не будет».

— Вас тоже вызвали? — вдруг растерянно полушепотом пробормотал Ран, решившись приблизиться к Скорцени.

— В «Вольфшанце» я обычно появляюсь тогда, когда меня вызывает фюрер, — презрительно сморщил свои шрамы Скорцени. — Появляюсь, чтобы выполнять его волю. А не противостоять ей.