Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

овода с лошадиной спины, но в его жесте сквозила неуверенность: как все забияки, он лучше наносил удары, чем держал их.

— Ты утверждаешь, что Луций Сатурнин был убит Гаем Рабирием. Но ведь Гай Рабирий, на основании показаний многочисленных свидетелей, при красноречивейшей защите Квинта Гортенсия, уже доказал ложность этого обвинения. Я же, будь еще у меня полная возможность говорить по своему усмотрению, принял бы это обвинение, признал бы его, согласился бы с ним. О, если бы само дело позволило мне с гордостью заявить, что Луций Сатурнин, враг римского народа, был убит рукой Гая Рабирия!

Он выразительно показал на бюст, и ему пришлось замолчать на несколько секунд — так сильна была волна ненависти, направленной на него.

— Но твой дядя, скажут нам, там был; положим, что он там действительно был — и притом не вынужденный к этому ни отчаянным положением своих дел, ни каким-либо семейным несчастьем; приязнь к Сатурнину, предположим, побудила его пожертвовать благом отечества ради дружбы. Почему же это могло стать для Гая Рабирия причиной измены делу государства, причиной отказа встать в ряды честных людей, взявшихся за оружие, неповиновения зову и империю консулов? Что стал бы я делать, если бы Тит Лабиен, подобно Луцию Сатурнину, устроил резню среди граждан, взломал двери тюрьмы и во главе вооруженных людей захватил Капитолий? Я сделал бы то же, что сделал Гай Марий: доложил бы об этом сенату, призвал бы вас к защите государства, а сам, взявшись за оружие, вместе с вами дал бы отпор поднявшему оружие врагу. А что сделал бы Тит Лабиен? Он распял бы меня!

Да, это было смелое выступление. И я надеюсь, что смог передать тогдашнюю обстановку: ораторы с их немощным клиентом, сидящие на помосте; ликторы, стоящие у его основания и готовые защищать консула; римляне — плебс, сенаторы и всадники, — сбившиеся в кучу; легионеры в сверкающих шлемах и военачальники в пурпурных одеяниях; овечьи загоны, приготовленные для голосования; неумолчный гомон; храмы, сверкающие на далеком Капитолии, и жгучий январский мороз. Я пытался найти в толпе Цезаря и, кажется, пару раз увидел его лицо с тонкими чертами. Там же, естественно, был и Катилина со своими приспешниками, включая Руфа, который выкрикивал оскорбления, обращенные к его бывшему патрону.

Цицерон закончил, как и всегда, стоя с рукой на плече своего клиента и взывая к милости суда:

— Он не просит у вас счастливой жизни, но только возможности достойно умереть.

А затем все закончилось, и Лабиен распорядился начать голосование.

Цезарь подошел к подавленному Гортензию, они вместе спрыгнули с помоста и подошли к тому месту, где стоял я. Как всегда после большого выступления, Цицерон еще не остыл; его ноздри раздувались, глаза блестели, он глубоко дышал и походил на лошадь, только что закончившую скачку. Выступление было блестящим. Мне особенно запомнилось это: «Недолог путь жизни, назначенный нам природой, но беспределен путь славы». К сожалению, самые прекрасные слова не могут заменить голоса при волеизъявлении; подошел Квинт и угрюмо сообщил, что дело проиграно. Он только что наблюдал за голосованием — сотни людей единогласно высказались за виновность Рабирия. Это значило, что старику придется немедленно покинуть Италию, его дом будет разрушен, а собственность отойдет к государству.

— Да, это трагедия, — в сердцах сказал Цицерон.

— Но ты сделал все, что мог, брат. В конце концов, он старик и жизнь его подходит к концу.

— Я говорю не о Рабирии, глупец, а о своем консульстве.

Когда он произносил эти слова, раздались шум и крики. Мы обернулись и увидели, что недалеко от нас началась драка; в самой гуще был виден Катилина, размахивавший кулаками. Несколько легионеров бросились вперед, чтобы разнять дерущихся. Метелл и Лукулл встали на ноги, наблюдая за происходящим. Авгур Целер прижал сложенные ладони ко рту и понукал легионеров, стоя рядом со своим двоюродным братом Метеллом.

— Только взгляните на Целера, — сказал Цицерон с нотками восхищения. — Как ему не терпится присоединиться к дерущимся! Он просто обожает драки. — Затем вдруг задумался и сказал: — Мне нужно с ним переговорить.

Он пошел так быстро, что ликторам, расчищавшим путь, пришлось бегом обгонять его. Когда военачальники увидели приближающегося консула, они неласково взглянули на него. Оба уже давно пребывали за городскими стенами, ожидая, когда сенат проголосует за их триумфы. Лукулл ждал уже несколько лет, в течение которых он построил дворец в Мизене, на берегу Неаполитанского залива, и дом к северу от Рима. Но сенаторы не спешили согласиться с их требованиями — в основном из-за того, что полководцы умудрились поссориться с Помпеем. Поэтому оба оказались в ловушке. Триумф полагался только тем, у кого был империй, а появление в Риме без одобрения сената естественным образом лишало их империя. Им можно было только посочувствовать.

— Император. — Цицерон сделал приветственный жест каждому по очереди. — Император.

— У нас есть вопросы, которые мы хотели бы обсудить, — угрожающе объявил Метелл.

— Я точно знаю, что́ вы хотите сказать. Уверяю вас, я выполню все свои обещания и поддержу вас в сенате. Но об этом после. Вы же видите, насколько я сейчас занят? Мне нужна помощь — не для себя, но для страны. Целер, ты поможешь мне спасти республику?

— Не знаю. Все зависит от того, что я должен сделать, — ответил Целер, обменявшись взглядами со своим дядей.

— Дело опасное, — сказал Цицерон, зная, что от такого Целер ни в коем случае не откажется.

— Трусом меня еще никто не называл. Рассказывай.

— Я хочу, чтобы ты взял отряд превосходных легионеров своего дяди, перешел через реку и спустил флаг на Яникуле.

Даже Целер отступил на несколько шагов, услышав такое. Спуск флага — знак того, что к городу приближаются враги, — требовал немедленного роспуска народного собрания, а Яникул был прекрасно защищен. И он, и его двоюродный брат повернулись к Лукуллу, старшему из них троих, и я увидел, как изысканный патриций просчитывает ходы.

— Это отчаянный шаг, консул, — сказал он.

— Знаю. Но если мы сейчас проиграем, это будет бедствием для Рима. Ни один консул в будущем не сможет быть уверен, что имеет право подавить вооруженное восстание. Не знаю, зачем Цезарь хочет подать пример на будущее, но знаю, что мы не можем допустить этого.

— Он прав, Лициний. Дадим ему людей. Ты готов, Целер? — сказал наконец Метелл.

— Конечно!

— Отлично, — произнес Цицерон. — Охрана должна подчиниться тебе как претору, но, если возникнут сложности, я пошлю с тобой своего письмоводителя. — К моему неудовольствию, консул снял свой перстень и вложил его в мою руку. — Скажи начальнику, что