Хемингуэй - Максим Чертанов

Однако окружающие подозревали, что муж скорее пытается убедить окружающих в своем семейном счастье, чем испытывает его, и что женился он от отчаяния, дабы излечить раненное Мартой самолюбие. Эррера рассказывал Папорову, будто бы Хемингуэй сказал: «Настоящий брак возможен только при условии, что муж — самец, производитель. А жена — так себе, влюблена в него и ни у кого не вызывает интереса» и «упорно твердил, что удачный брак — когда муж во всем превосходит жену». Штетмайер: «Женщины в жизни Хемингуэя… играли гораздо большую роль, чем можно себе представить. Начиная с матери, каждая из его жен и многие из тех, кого он встречал на пути, оставляли по себе след, активно влияя на его жизнь, на его труд. Эрнест понимал это, но — таков уж был он — тщательно скрывал — и порою от самого себя — за фасадом мужского бахвальства, напускного „мачизма“, как говорят мексиканцы. После Полины и особенно провала, краха, значительной силы психологического удара, нанесенного ему Мартой, с которой он уже, по всей вероятности, не мог быть полноценным мужчиной, Хемингуэй не функционирует должным образом. Его сверхэстетическая натура становится крайне уязвимой». Но в первое время после приезда Мэри все было хорошо: муж пил меньше, подтянулся, по словам Роберто Эрреры, «посветлел и помолодел».

Мэри станет официальной вдовой Хемингуэя. В книге «Как это было» она расскажет о прожитых с ним годах — приглажен-но и слащаво. По ее словам, муж сразу продекларировал принципы брака (a la Лев Толстой): нужно быть внимательными друг к другу, сражаться за то, что считают справедливым, вырастить хороших детей, которые будут следовать их примеру, стараться сделать мир лучше и т. д. Жизнь в Финке она также описала идиллически, но в общем верно: «На Кубе с ним приходило повидаться много людей, иногда слишком много, и все в одно и то же время, и тогда он жаловался, что ему мешают работать. Бывало, что он жаловался, что приходится встречаться с разными идиотами. Но чаще он бывал рад гостям. Ведь он был очень общительным. Он любил, чтобы вокруг вертелись люди. Часто он собирал своих друзей и вел их с собой в бар „Флоридита“, где любил посидеть с ними за стаканом вина и от души посмеяться». В интервью рассказывала, что муж если не писал, то ловил рыбу или плавал в бассейне, после ужина читал — по пять-шесть книг на разных языках одновременно. Читал он действительно очень много вне зависимости от здоровья (за исключением самых последних лет), Фуэнтес провел исследование в его библиотеке: поля книг испещрены заметками, внимательный читатель хвалил и критиковал коллег, полемизировал с ними.

Мэри сказала, что муж чаще работал, чем не работал: в иные периоды так и было, но не в 1945 году. Единственные его тексты за весну — лето — очерки в гаванской прессе о боксере Мустельере. Переписывался с Лэнхемом, которого произвели в бригадные генералы, — тон был бодрый; Бартону написал о своих подвигах в Рамбуйе, тот ответил, что будет ходатайствовать о награждении его «Бронзовой звездой». Джон, освобожденный из плена (о его местонахождении было известно с мая), в июне прилетел в Гавану, на каникулы приехали младшие братья. Опять инциденты с Грегори — пропало белье Мэри, та уволила горничную, а вещи отыскались в комнате пасынка. Как вообще сыновья отнеслись к новой мачехе? Выносить сор из избы в этой семье не принято, но кое-что стало известно из опубликованной в 2007 году в газете «Нотисиас де Куба» беседы Валери Хемингуэй (последним секретарем писателя и вдовой одного из его сыновей) с кубинским хемингуэеведом Глэдис Родригес Ферреро, работавшей в течение семнадцати лет директором дома-музея в «Ла Вихии».

«Глэдис: Когда я встретила Бамби в 1983-м, в одной из наших бесед он сказал мне, что ненавидел Мэри.

Валери: Я думаю, все дети Хемингуэя ненавидели ее.

Глэдис: И когда Грегори был здесь в 1995-м, он сказал мне, что он ненавидел Мэри, выразившись весьма ясно: „Пожалуйста, не произносите при мне ее имя“.

Валери: Да, верно. В Бостоне, на международном собрании в честь столетия со дня рождения Хемингуэя, в библиотеке Джона Кеннеди, я спросила Патрика — мне хотелось знать, что он о ней думает. Он ответил: „Пожалуйста, не будем говорить об этом“. Они все трое любили Марту. И не потому, что она была женой их отца, она была для них чем-то большим».

Мэри меж тем ожидала развода, которого не одобряли ее родители, принадлежавшие к секте «Церковь христианской науки Мэри Б. Эдди»; отец, Томас Уэлш, присылал будущему зятю религиозные брошюры, тот отвечал кротко: «Во время Первой мировой войны после ранения я был по-настоящему напуган и под конец стал очень набожным. Страх перед смертью. Надежда спасти собственную душу или уцелеть с помощью молитв о защите, обращенных к Деве Марии и прочим святым чуть ли не с неистовством первобытного человека. Во время войны в Испании мне казалось слишком эгоистичным молиться за себя, когда вокруг тебя непосредственно поддерживаемые церковью люди творили такие ужасные вещи по отношению к народу. Правда, порой мне недоставало духовного утешения, как привыкшему выпивать человеку не хватает глотка спиртного, когда он продрог и промок. Во время этой войны я не молился ни разу. Хотя попадал в разные переделки. Думал, что, потеряв всякое право на покровительство, просить о нем, несмотря на страх, было бы нечестно…»

Родителей письмо не убедило — Мэри нужно было снова ехать к ним. 20 июня Хемингуэй повез ее на аэродром, хотя ему не рекомендовали управлять автомобилем, врезался в дерево, разбил лоб о ветровое стекло, сломал несколько ребер и повредил ногу. У Мэри была рассечена щека — по ее воспоминаниям, муж, несмотря на собственные ранения, отнес ее на руках в медпункт и умолял пластического хирурга «спасти ее лицо». Письмо Перкинсу от 23 июля: «На этот раз голова не очень пострадала — рана на лбу довольно глубокая, но трещины в черепе или сотрясения мозга не было. Сильно ударил левое колено, и оно до сих пор беспокоит — плохо сгибается. Грудная клетка уже в порядке… Был первый дождливый день после восьми месяцев засухи, и дорога на холме, по которой возят глину, была такой скользкой, словно ее натерли мылом. Не повезло. Чтобы замять шумиху, я велел прислуге сказать газетчикам, что ничего серьезного не произошло и что я уехал на рыбалку. Но вообще-то мне досталось. Рана на голове от зеркала заднего вида… Рулевую колонку я погнул грудью… Четвертая авария за год. К счастью, в печать просочилось сообщение только о двух из них.

Бамби был здесь, но уже уехал. Славный мальчик. В плену он похудел, но уже немного отошел. Однажды он бежал из лагеря. После первой выброски он провел в тылу у немцев шесть недель — организовывал сопротивление. (Неизвестно, чьи это выдумки — Джона или Эрнеста. — М. Ч.) Прошлый год был очень тяжелым. Все, чему научился, досталось мне нелегко и, честно говоря, Макс, это далеко не то, что прописал бы доктор хорошему писателю 45 (46. — М. Ч.) лет, имеющему дело с таким деликатным инструментом, как голова… Но за прошедший год я узнал много больше, чем за все предшествовавшие годы, и надеюсь со временем написать об этом что-нибудь приличное. Я буду очень стараться».

Он старался — за лето давление снизилось, прекратились провалы в памяти, ограничивал себя в спиртном, пробовал работать, но не смог. Мэри в конце августа уехала в Чикаго и застряла там надолго. Сентябрь без нее прошел скверно, Хемингуэй оживился лишь 22-го, когда приехал погостить Лэнхем с женой. Водил гостей на бокс, хай-алай, петушиные бои, катал на яхте. Лэнхем вспоминал, что вели много серьезных разговоров, в частности о бомбардировке Хиросимы: Хемингуэй высказывал опасения, что Штаты превращаются в «международного палача», ругал покойного Рузвельта, хвалил Советский Союз. Гости его взглядов не разделяли, а миссис Лэнхем обозвала «Чемберленом», имея в виду то, что он так же благодушен к врагу (СССР), как Чемберлен перед войной — к Германии. Жена Лэнхема была похожа на Мэри Уэлш и звали ее тоже Мэри, Хемингуэй к ней привязался, но без взаимности, и, возможно, антипатия, которую она испытывала, повлияла и на чувства ее мужа. По словам Лэнхема, Хемингуэй постоянно говорил о своем детстве, поносил мать, которая «погубила» его отца и пыталась сделать то же с ним, непристойно отзывался о Полине и Марте. Миссис Лэнхем сочла его законченным женоненавистником, сказав мужу, что, видно, Грейс и Марта «взяли верх над Хемингуэем и он им этого простить не мог».