Хозяйка Мельцер-хауса - Анне Якобс

в какой форме вы хотели бы инвестировать?

Он снова откинулся на спинку кресла, спокойно свесив руки с подлокотников, и с невинным видом заявил, что это могли бы быть партнерские отношения. Например, «Мельцер & Клипштайн». Или даже просто «Мельцер & партнеры». В этом случае, наверно, нужно обратиться за юридической консультацией.

– Но я ни в коем случае не настаиваю на какой-либо внешней, формальной стороне дела, – заверил он, открыто глядя ей в лицо. – Для меня важна только тесная связь с семьей Мельцер. Общее будущее, деловое и личное. Это все, на что я хотел бы рассчитывать.

В ушах Мари это звучало как честное предложение, продиктованное дружбой и симпатией. Однако пойдет ли на это ее свекор, она точно сказать не могла. «Мельцер & Клипштайн» – вряд ли ему это понравится…

– Сначала я хотел бы поговорить с вами, – настойчивым тоном произнес Эрнст фон Клипштайн. – Для меня очень важно, чтобы вы, дорогая Мари, согласились на мое предложение. Надеюсь, вы не поймете меня превратно. Я ни в коем случае не хотел бы сделать что-то, что вам не понравится или что вы вообще воспримите как навязчивость…

Его голубые глаза сейчас приняли совсем другое выражение. Они словно пытались пронзить ее – с мольбой, с надеждой, с настойчивостью мужчины, который выбрал женщину и никогда не оставит ее. В одно мгновение она поняла, из чего исходило его великодушное предложение и как ей следовало вести себя с ним.

– Позвольте мне быть откровенной, дорогой Эрнст…

Он поднял брови и весь как-то напрягся. В самом деле, он готовился к этому визиту – на нем был новенький, с иголочки, костюм с цветком в петлице.

– Я прошу об этом, Мари!

– Хорошо. – Она глубоко вздохнула. – Лично я против вашего предложения, но последнее слово в этом вопросе, конечно, не за мной.

– И все же…

Держался он превосходно. Они еще немного поболтали о весенней погоде и о все еще не заключенном мирном договоре, который бы окончательно положил конец войне. И только когда он открыл дверь, полагая, что она не смотрит на него, Мари увидела потухший взгляд его глаз. Ее мучила совесть. Повинуясь инстинкту, она не только сделала несчастным милейшего человека, но и, по всей вероятности, нанесла ущерб ткацкой фабрике Мельцера.

39

– О, ненавижу ездить на трамвае, – проворчала Элизабет, выходя с Тилли на Кенигсплац. – Этот запах дегтя, грязь и давка. И подножка такая высокая, того гляди ноги переломаешь…

Тилли взяла ее под руку и сказала, что по сравнению с их «прогулкой» несколько недель назад – сначала через весь Старый город, а потом еще по болотистым лугам – поездка на трамвае просто сущая роскошь.

– Только не напоминай мне об этом!

Они свернули направо и двинулись вдоль Аннаштрассе, время от времени останавливаясь у скупо украшенных витрин. Нет, все было далеко не так, как тогда, до войны. Раньше магазины были просто завалены всевозможными товарами, витрины в центре города по вечерам были ярко освещены, работали рестораны, открывались небольшие театральные сцены, проходили оперные представления и летние концерты в городском саду…

С унылым видом они рассматривали единственный экспонат в магазине сантехники: изящный белоснежный унитаз. Он слегка запылился, поскольку до сих пор не нашел покупателя. И неудивительно – цены росли день ото дня, и никто не знал, к чему это приведет.

– И это при том, что можно купить почти все, – раздраженно заметила Тилли. – Только, к сожалению, не все могут это сделать. Тому, кто имеет деньги, на черном рынке доступно все, что душе угодно.

Они прогулялись еще немного. Вид высоких, одетых в весенний наряд деревьев немного успокоил их. Как можно было не радоваться тому, что проклятая война закончилась? Подобно тому как природа постоянно обновляется, страна и ее люди воспрянут духом и возродятся.

– Себастьян хотел, чтобы все было по-другому, – не могла удержаться Лиза. – Он хотел справедливости. Никто не должен голодать, но и никто не должен кататься как сыр в масле. За это он сейчас сидит за решеткой, как будто совершил преступление. А ведь кто-то вторгся в наш прекрасный Аугсбург с солдатами и вооружением.

Тилли сжала ее руку, призывая успокоиться. К сожалению, не всегда и не все в этом мире справедливо. По крайней мере, сейчас ситуация в городе была стабильная, а войска из него были выведены.

– Они наверняка скоро выпустят его, Лиза.

Элизабет глубоко вздохнула. Она несколько раз пыталась навестить Себастьяна Винклера в тюрьме, но тщетно. Она передала ему еду, одежду и обувь. Получил ли он все это, она не знала. Она даже послала к нему адвоката Грюнлинга, но тот объяснил ей потом, что господин Винклер, к сожалению, неисправим и поэтому он ничего не может для него сделать.

– И даже если они наконец отпустят его, – с горечью произнесла Лиза. – Как он будет зарабатывать себе на жизнь? Ведь приютом сейчас управляет Мария Йордан.

Это стало новостью для Тилли.

– Что, Йордан теперь директор приюта? Для бывшей камеристки это просто неслыханный взлет.

– Ты, наверное, хотела сказать, что это катастрофическая ошибка – назначить ее на эту должность! – взорвалась Лиза. – У них же была возможность оставить эту мегеру, Папперт. Ах, Тилли! Себастьян был для детей и отцом, и заступником, и любящим воспитателем…

Тилли постепенно надоедало нытье Лизы:

– Что с тобой? Тебе действительно не стоит беспокоиться о господине Винклере, Лиза. Да учителя везде с руками оторвут, уж где-нибудь он найдет себе работу…

Лиза молчала. Конечно, Тилли была права, во многих профессиях вообще не было мужчин: их либо унесла война, либо они вернулись домой калеками. На Максимилианштрассе они сидели в ряд с протянутой рукой. Хотя Себастьян потерял ногу, он мог работать, и это было его большой удачей. Только здесь, в Аугсбурге, он, конечно, не получит должность учителя. Кроме того, их с Клаусом развод все еще не был оформлен. Майор Клаус фон Хагеманн провел последние дни войны в госпитале в Восточной Пруссии, и с тех пор от него не было никаких вестей.

– Возможно, его уже давно нет в живых, – однажды сказала Китти, пожимая плечами. – Ну, тогда тебе и развод не понадобится.

Китти, ее младшая сестра. Как сильно она изменилась за последние четыре года. Из дерзкой избалованной девчонки она превратилась в любящую жену и мать. После смерти Альфонса все считали, что она впадет в меланхолию, но произошло чудесное превращение куколки в красивую бабочку – она стала художником. Элизабет не знала, восхищаться Китти или злиться на нее. Так или иначе, во многом ее сестра осталась верна себе. Особенно в своих бессердечных выходках, от них она так и не отказалась.

– Мы уже пришли, Лиза. Посмотри – там уже стоят три, нет, четыре автомобиля. На выставку