Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

Она следила за кофе, в оловянном, прошлого века, кофейнике. Аарон смотрел на стройные плечи:

– Нельзя ее торопить. Она права, это важное решение. У нее дети, теперь трое. Она меня старше, правда, всего на два года. Ее мужу сейчас бы тридцать четыре исполнилось… – зачем-то вспомнил Аарон. Томаш зашел в полуоткрытую дверь кухни. Кот запрыгнул ему на колени, свернувшись клубочком:

– Он раньше жил в семье Сабины… – у Томаша была теплая, черная шерстка, – в Судетах, в Ауссиге… – Аарон погладил кота за ушами. Кофе чуть слышно бурлил. Клара молчала, затягиваясь папиросой. Рядом с плитой стояли две чашки, старинные, мейсенского фарфора. Вазу она оставила на камине в гостиной:

– У меня только печенье, я не готовила сегодня… – Клара сняла кофейник с плиты.

– Сабина больше не увидит родителей… – понял Аарон, – Пауль сирота, у Адели отца нет. Я всю жизнь буду о них заботиться, Клара знает. И у нас появятся дети… – он ласково подумал о мальчиках и девочках:

– Большая семья, как у бабушки и дедушки. Папа младшим ребенком был, его и тетю Ривку все баловали. Кто знал, что все так обернется? Что дядя Натан пропадет? Папа последний из семьи… – внезапно, понял Аарон: «И мы трое». У них было много дальних кузенов и кузин, все покойные тети вышли замуж:

– Однако они поменяли фамилии, а Эстер не меняла. Я помню, папа написал, что Давид был очень недоволен. Эстер ответила, что их дети станут Мендес де Кардозо, а Горовицей мало осталось… – зная сестру, Аарон подозревал, что говорила она твердо, даже резко.

– Мы с Меиром так не умеем, – невольно, вздохнул рав Горовиц, – мы в папу… – Клара потушила сигарету в стеклянной, тяжелой пепельнице.

– Людвиг купил в Мурано… – женщина опустила глаза, – пепельницу, бусы. Он меня отправил церковь рисовать, и вернулся со свертком. Темное стекло, с золотом. Мы обедали, в траттории… – она вспомнила, искры звезд, отражавшиеся в бусах, вспомнила его шепот:

– Я тебя люблю, Клара… – женщина, едва заметно вздрогнула. Томаш спрыгнул на пол, исчезая в коридоре. Она отпила кофе:

– Я очень благодарна, тебе… вам, но я не могу… – на длинных ресницах блеснула слеза:

– Не могу, Аарон. Я не люблю тебя, – Клара обхватила чашку пальцами, – я виновата. Не надо было… – покраснев, она отвела взгляд:

– Не надо было… – Аарон молчал, вспоминая ее поцелуи, тепло постели, кудрявые волосы, сладкие, пахнущие пряностями, тонкие пальцы, вцепившиеся в его плечи. Она приподнималась, привлекая его к себе:

– Еще, еще. Хорошо, как хорошо… – он ничего не сказал. Женщина, твердо, продолжила:

– Я люблю своего мужа, Аарон. Если Людвига больше нет… – Клара подышала, – значит, я буду жить дальше, с детьми. Но я не могу, не имею права его предавать, Аарон. Я даже не знаю, жив ли он… – рав Горовиц напомнил себе:

– Нельзя подобного говорить… – он ничего не мог сделать. Открыв рот, он услышал тихий голос Клары:

– Я знаю. Знаю, что ты хочешь сказать. Если… Когда Людвиг вернется, он может не принять Сабину, Пауля… – Аарон отвернулся, что-то пробормотав.

– Никогда такого не случится, – Клара поднялась, он тоже встал.

Женщина вскинула голову:

– Никогда, Аарон. Людвиг замечательный человек, иного я бы не полюбила… – она помолчала: «Я буду ждать его, столько, сколько понадобится».

Аарон посмотрел на твердый, решительный подбородок, на белую шею. Воротник хлопковой блузки расстегнулся, женщина часто дышала. Он хотел сказать, что такое безрассудно, что Гитлер, скоро, не оставит от Чехии камня на камне, что она должна уехать из Праги, с детьми, как можно скорее:

– Она меня не любила… – тикали часы, – она не виновата. Ей было одиноко. Все случилось от безысходности. Я должен был понять… – можно было бы отправить Сабину и Пауля в Лондон, с детьми из Судет:

– Нельзя, – сказал себе рав Горовиц, – нельзя их разлучать. Они семья, так будет всегда. Только без меня… – Аарон, внезапно, спросил:

– У тебя… У вас сохранились документы герра Майера? С фотографиями? – прибавил Аарон.

Клара подалась вперед, он покачал головой:

– Отдай мне их, пожалуйста. Можно… – он запнулся, – можно, я побуду с детьми? Мне после обеда надо в синагогу, на молитву… – Клара смотрела на темную, аккуратно подстриженную бороду:

– Седина. Ему всего двадцать восемь… – она кивнула:

– Конечно, Аарон. Мама ходила к резнику, принесла курицу. Мы будем рады, если ты с нами поешь. Спасибо… – Клара не стала спрашивать, зачем ему документы. Рав Горовиц мимолетно улыбнулся:

– Это вам… Тебе спасибо… – он сунул руку в карман пиджака:

– Я Паулю прописи купил, а девочкам… – он смутился, – кукол, деревянных. Они хотели платья сшить, я помню… – Аарон ушел в детскую. Клара всхлипнула: «Пусть он меня простит, пожалуйста. Я не могла, не могла иначе…»

По дороге в синагогу рав Горовиц заглянул в фотографическое ателье. Хозяин заверил его, что карточки печатаются быстро. На послеполуденную молитву приходили одни старики. Выпив с ними чаю, с печеньем, Аарон поднялся на второй этаж, в кабинет раввина. Он держал старую, оловянную чашку.

Здесь было прохладно, рав Горовиц накинул пальто. Он покуривал папиросу, глядя на документы, разложенные по столу. Здесь был читательский билет Национальной Библиотеки, удостоверение преподавателя, свидетельство члена профессионального союза, и даже годовой билет пражского трамвая. Он изучал лицо Людвига Майера:

– Мы похожи. Оба высокие, темноволосые. У него бороды нет, и он пенсне носит. Ерунда, – сказал себе Аарон, – дело поправимое.

Он взял ручку и бумагу. Сверху листа было напечатано: «VINOHRADSKA SYNAGOGA», на чешском и немецком языках. Аарон полюбовался изящным рисунком здания, двумя высокими башнями. Он, аккуратно, выписал справку о смерти герра Людвига Майера, или Лейба, сына Аарона. Рав Горовиц не знал, почему он дал несуществующему отцу герра Майера свое имя. Приложив печать общины, он расписался, на святом языке. Он видел документы руки бывшего раввина. Подпись получилась похожей. По справке, господин Майер скончался прошлой осенью, тридцати трех лет от роду.

Чай остывал. Он повертел профсоюзный билет Людвига. На фото, в отличие от других документов, печати не было. Аарон видел книги Майера, в кабинете:

– Он знал французский язык… – рав Горовиц смотрел в окно, на медленно темнеющее, осеннее небо, – то есть знает. И я знаю… – Аарон вспомнил шкатулку с паспортами, привезенную доктором Судаковым.

Он допил чай: «А теперь мне нужен Мишель».

Контора банка Ярослава Симека помещалась на Вацлавской площади, по соседству с главным зданием самого крупного чешского издательства, «Мелантрих» и Чешского банка. В огромное, до блеска вымытое окно, виднелись украшенные к Рождеству витрины. Перед шестиэтажным универсальным магазином обуви, фирмы «Батя», возвышалась пышная, в золоченых гирляндах, елка. Вечер был ясным, прохладным, на небе зажигались первые звезды. Кабинет Симек обставил мебелью старого дуба. На шелковых обоях висели Сезанн и Ван Гог.