Делай со мной что захочешь - Джойс Кэрол Оутс

И, однако же, почему-то она подумала: «А ведь все мы так или иначе умрем».

Подобная мысль никогда еще не приходила ей в голову. Она поразила как удар ножом, глубоко проникла в нее. Испуганная, с чувством, близким к паническому ужасу, она выпрямилась, стараясь еще внимательнее вслушиваться в то, что говорил один из мужчин. Стараясь выбраться из темного отчаяния, от которого внезапно заныло все ее тело.

Прошло несколько минут, и она почувствовала себя немного лучше. Стремясь приободриться, поставить преграду панике, она обвела взглядом ресторанный зал в поисках знакомых лиц. Многие члены клуба показались ей знакомыми — по всей вероятности, она встречалась с ними, и не раз за эти годы ее им представляли. Затем в углу, за столиком на другом конце зала, она заметила женщину, похожую на ее мать. Женщина сидела с мужчиной, которого Элина не знала. Но ведь это могла быть и не Ардис: это могла быть та, другая женщина — Оливия Ларкин. Элина, некоторое время смотрела на женщину, прикидывая возможность ошибки. А потом, хоть она и твердила себе, что в общем-то ей безразлично, обращает на нее внимание Ардис или нет, она почему-то взволновалась, расстроилась. Снова почувствовала непонятное раздражение, которое не оставляло ее весь день; вдруг обнаружила, что думает о Джеке, а вместе с Джеком — о своей матери и отце, человеке, которого она видела мысленным взором почему-то столь же отчетливо, как Марвина, сидевшего напротив нее… Его образ она всегда будет носить в себе, она обречена помнить его и всю жизнь его любить. Как она обречена помнить и свою мать.

А теперь я хочу ребенка. И хочу, чтоб этот ребенок всю жизнь носил в себе мой образ и всю жизнь меня любил…

Это что — приговор к пожизненному заключению?

К любви на всю жизнь?

Так устроен мир?

Она думала о пока еще неизвестном ребенке Джека — мальчике или девочке, — которого дадут ему и его жене; она с болью думала о том, что у нее, видимо, никогда не будет ребенка ни от Джека, ни от какого-либо другого мужчины. Но на ее лице, должно быть, отразилось что-то, потому что миссис Карлайл смотрела на нее с улыбкой, как-то сочувственно и необычно — словно Элина в действительности оказалась вовсе не такой красавицей, какой себя считала. Миссис Карлайл задала Элине какой-то вопрос, на который было нетрудно ответить, и она ответила.

Но она по-прежнему нервно поглядывала на угловой столик. Мария Шарп? Но с кем она? Элина понимала, что это, право же, ничего не значит, если мать не замечает ее. Возможно, мать и не узнала ее — ведь она же эксперимента ради сделала себе новое лицо — но уж Марвина-то мать, конечно же, узнала… и… Элина старалась не думать о той минуте, когда женщина, сидевшая за угловым столиком, направится к выходу и пройдет мимо нее. Она обнаружила, что нервно вертит на руке браслет с часиками. В мозгу ее теснилось столько людей! Любимый, мать за тем столиком на другом конце зала, отец, муж. Мужчиной, сидевшим в этот вечер за столиком напротив нее, Марвином Хоу, можно управлять как одним из членов этой группы, — управлять уважительно, в этом нет никакого риска, однако сама мысль о том, что это её муж, этот Марвин Хоу, с которым она связана брачным контрактом, вдруг показалась ей огорчительной. Она не была уверена, что сумеет им управлять.

И тут ее снова захлестнуло чувство безнадежности — все эти разговоры не помогут, как и все эти тщательно выбранные белые и красные вина, дорогие обильные кушанья, коньяки и ликеры, и десерты со взбитым кремом: всем этим людям предстоит умереть, каждому в свой черед, и Элине тоже в свой черед, и она бессильна против этого…

Теперь, уже всерьез испугавшись, она постаралась сосредоточиться на беседе. Надо слушать, надо взять себя в руки. Они вернулись к разговору об агентствах, где можно нанять охрану, — теперь уже обсуждали осложнения, которые тут возникают с точки зрения закона. Частный телохранитель, заметил Марвин, имеет право пристрелить кого угодно в пределах владений нанимателя, но не имеет права пристрелить кого бы то ни было — вообще никого — за этими пределами, это бесспорно. В судах уже появились иски против телохранителей, которые сделали первый выстрел по убегающему нарушителю в пределах владения, которое они обязаны были охранять, а вторым выстрелом прикончили нарушителя, когда он находился уже на общественной территории. Следовательно, первый выстрел настиг жертву, но преследуемый сумел выбраться за пределы охраняемого владения, а второй выстрел был произведен, когда преследуемый находился уже не на этом участке, а на территории общественной, где только блюстители порядка, существующие на деньги налогоплательщиков, имеют право в кого-либо стрелять. Мистер Батлер согласился, что это серьезный и сложный вопрос: суды пока еще не создали прецедентов, на которые могли бы ссылаться люди вроде него, когда клиент обращается к ним за помощью.

— Все это явно ведет к взяткам, — сказал он.

С другой стороны, заметил Марвин, такие сейчас времена, что даже у полиции бывают неприятности. Он знает о нескольких в известной мере удавшихся процессах против полицейских — а обвиняли их во многом, начиная с незаконного запугивания до предумышленного убийства. Сам он такого рода дел не вел, но слышал. Он едва ли стал бы представлять истца, подавшего в суд на полицию, во всяком случае, в крупном городе, потому что лишь немногие жертвы полиции в состоянии были бы заплатить столько, сколько он берет, а если ответчик — полицейский в большом городе, то уж ему и подавно не по карману платить гонорар, какой берет Марвин. Однако Марвин готов предложить свои услуги, если он увидит, что дело — правое. В общем-то он ведь сочувствует полиции. Закон — штука удивительная, Сложная, но надо требовать его соблюдения; если мы хотим, чтобы законы вообще соблюдались, надо настаивать на соблюдении хоть каких-то законов. Поэтому он всегда сочувствует полиции.

— В своих поездках по стране, когда я приезжаю в новый для меня город, — очень серьезно продолжал он, — знаете, на что я прежде всего обращаю внимание? Не на большие высокие здания, не на культурные центры и фонтаны, не на вечнозеленые растения в кадках, а на полицию — как полицейские выглядят на улице, в какой они форме, какого они роста, в порядке ли их одежда, как они себя ведут. Это важнейший показатель культуры города. Все остальное — уже потом.

Собеседников, казалось, поразило его высказывание, словно сами они никогда об этом не задумывались, но вынуждены были согласиться. Особенно усердствовала миссис Карлайл, одновременно льстя Марвину. Она то и дело повторяла, усиленно кивая:

— Марвин, до чего же вы блестящий человек, вы всегда правы, я никогда не в состоянии взять над вами верх.

Она изрядно выпила. А мистер Карлайл, ударяя рукой по столу, чтобы подчеркнуть свою мысль, сказал, что он тоже сочувствует полиции, особенно если учесть, как распоясались левые агитаторы, которые так осложняют полицейским жизнь, то и дело нарушая закон. Все эти люди, связанные корнями с Россией, с Китаем, с Кубой, финансируемые международными студенческими комитетами, подготовленные, а в некоторых случаях и профессионально обученные и… Эти люди, сказал он, способствуя беззаконию в нашем городе, расшатывают наше общество… и они чрезвычайно затрудняют для полиции возможность задержать убегающего нарушителя, утверждая, что стрельба даже по виновному субъекту является нарушением конституционных прав… и…