Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес

Первое затемнение. Была в нем некая странность, в которой, возможно, таился ключ к дальнейшим событиям. Он осмотрел тогда предохранитель, который попросту перегорел, и заверил мистера Элиота, что это обычная техническая неисправность. И на его слова мистер Элиот прореагировал неадекватно. Совершенно непредсказуемо. Он явно опасался злого умысла, но, тем не менее, заверение Эплби его шокировало, повергнув в продолжительный стресс. И отсутствие здесь какой-либо логики уже насыщало ситуацию полезной для дела информацией.

Ведь Эплби не мог дать гарантий технического сбоя – он говорил лишь, что это выглядит поломкой. А такую поломку без труда можно организовать – небольшой манипуляции с предохранителем оказалось бы достаточно. Значит, мистера Элиота привело в смятение именно заявление, что, на первый взгляд, в случившемся не видно следов злого умысла. Иными словами, он был уверен, что электричество намеренно вывели из строя, а шоком для него стала попытка с помощью какого-то простого трюка скрыть следы недобрых намерений, выдав их за элементарную случайность. Причем испуг оказался столь сильным, вспомнил Эплби, что привел к глубокому, хотя и временному, сдвигу в сознании. И этому существовало только одно рациональное объяснение. Фокус с предохранителем мистер Элиот, скорее всего, придумал для сюжета будущего романа, но в итоге им не воспользовался. «Поступки, задуманные для Паука, но не включенные в текст книги…» – именно такая фраза содержалась в письме Патришии, и она-то служила невероятным в своей простоте ключом к необъяснимому, казалось бы, поведению мистера Элиота, когда он стоял перед электрическим щитом в подсобном помещении. Он видел перед собой следы поступка, придуманного им для вымышленного персонажа, но осуществленного кем-то в реальной жизни.

Подобная интерпретация, какой бы необычной она ни казалась, укладывалась в общую фактическую картину. Она даже проливала свет на первое замечание мистера Элиота по поводу затемнения: инцидент вызвал у него странное воспоминание о чем-то из прошлого. И если принять это объяснение, то в каком контексте следовало его рассматривать? Отбросив наносные фантазии по поводу того, что Паук действительно ожил и вылез из-под обложек книг о себе, какими конкретными фактами можно было на данный момент оперировать?

Следовало рассмотреть серию хорошо продуманных розыгрышей: от настоящего ограбления с последующим обнаружением украденного смехотворно простым путем до создания пугающих звуковых эффектов в Раст-Холле. Эти действия соответствовали дерзкому характеру персонажа по кличке Паук из романов мистера Элиота. Причем все они относились скорее к раннему периоду вымышленного существования героя, когда он занимался преступной деятельностью и был извечным нарушителем спокойствия. Затем следовало рассмотреть еще более любопытные и необъяснимые происшествия с рукописями. По утверждению мистера Элиота, некоторые из них – и особенно текст романа «Полуночное убийство» – подвергались изменениям без его ведома. Причем эти изменения имели заведомо предвзятое и оскорбительное для автора направление. Они предполагали, что Паука неодолимо влекло к себе преступное прошлое и он стремился покинуть тропу добродетели, на которую его заставил ступить писатель. Происходящее с рукописями оставалось загадкой, но не настолько необъяснимой, как последствия инцидента с отключением электричества. В последнем случае мистер Элиот необычным поведением выдал свою подлинную веру в реальность происходящего. Он действительно считал, что некий человек или же его призрак несет ответственность за поступки, свидетельствующие о знании замыслов мистера Элиота, так и не перенесенных на бумагу, и мыслей, никому, кроме их носителя, не известных. Трюк с предохранителем ничего не значил и не мог служить решающим аргументом, но, по свидетельству близких к нему людей, мистер Элиот имел возможность наблюдать и иные проявления чьей-то осведомленности о его еще не высказанных мыслях и не изложенных на бумаге планах. Чтобы раскрыть тайну вторжения на столь запретную территорию, необходимо было прежде всего ступить на нее самому и составить план, позволявший детально ее изучить. Но, к сожалению, если называть вещи своими именами, объектом изучения в таком случае предстояло стать непосредственно сознанию мистера Элиота, доступ в которое был для Эплби закрыт. Он приехал сюда с полным правом, приглашенный обеспокоенной Белиндой Элиот. Но это едва ли позволяло ему навязываться в психоаналитики для мистера Элиота. Оставалось только надеяться, что тот сам ощутит необходимость довериться ему и поделиться сокровенными чувствами (что представлялось маловероятным), или же на дальнейшее развитие событий, которое подскажет разгадку мистерии без психотерапевтических сеансов.

Зато одна тема для размышлений оставалась полностью открытой. Факты и происшествия, связанные между собой или случайные, вполне позволяли искать стоявшие за ними мотивы. Или ему только так казалось?

Прежде всего, происходившее ставило в крайне неловкое положение мистера Элиота и его детей. Эплби сомневался, что в данный момент можно было бы извлечь какую-то пользу, игнорируя столь очевидный факт. Вероятно, в не менее неловкой ситуации оказались сэр Руперт Элиот и сэр Арчибальд Элиот, как и все прочие члены этого достаточно большого семейства. Но мистера Элиота, Тимми и Белинду, основываясь на доступной ему информации, Эплби склонен был считать основными жертвами. Отец в особенности обладал тем утонченным и чувствительным складом творческого ума, который так легко затронуть грубыми и злыми шутками. А ведь существовал еще один важный аспект: отношения писателя и его вымышленного персонажа по кличке Паук уже не первый год складывались далеко непросто. И дети тоже выглядели уязвимыми. Белинда относилась ко всему крайне серьезно и болезненно. А Тимми, едва вышедший из подросткового возраста, вообще мог считать, что дело вовсе не в Пауке. Суть происходящего сводилась к травле Элиотов. То наглой, то изощренной и тонкой… Последнее слово придало его мыслям другое направление, напомнив, что в своих рассуждениях он пока не принимал в расчет тревожные предчувствия Патришии.

Только дойдя до этой точки в своих размышлениях, Эплби осознал, что ведет себя не так, как остальные гости. Большинство из них не проявляли склонности ломать над чем-либо головы, и любой, сидевший среди них в глубокой задумчивости, воспринимался, должно быть, белой вороной. Толстая леди, как выяснилось, писавшая толстенные романы в стиле «Грозового Перевала», взяла на себя миссию руководить увеселениями; если верить Уэджу, только вечная жизнерадостность и позволяла ей выносить нестерпимую скуку и тоску собственных произведений. Тот же Уэдж поведал, что этим утром она трудилась над сценой, в которой главная героиня повесила в амбаре выводок новорожденных щенков. Героине едва исполнилось три годика; повешенных щенков было четыре; но этот эпизод романистка растянула на пять тысяч слов. Добившись столь впечатляющего успеха, тучная леди пребывала сейчас в приподнятом настроении и пыталась заставить остальных гостей тоже от души веселиться. Она организовала игру в шарады, которую тщательно запечатлевал на пленку невесть оттуда взявшийся профессионального вида фотограф. Потом она оглядела комнату взглядом генерала, осматривавшего поле предстоявшей битвы и планировавшего новую диспозицию. Ее взгляд упал на задумчивого Эплби, и она сказала: