Семья Мускат - Исаак Башевис Зингер

Пиня нагнулся и провел рукой по ковру:

— Какой мягкий! Нога утопает!

— В раю еще мягче будет, — отозвался Нюня.

Перед номером сестры Пиня громко высморкался и только потом постучался. Лея открыла дверь и, завизжав от радости, бросилась их обнимать:

— Пиня! Нюня! — Она смеялась и плакала одновременно.

Лотти и Менди стояли у матери за спиной и во все глаза рассматривали двух нелепых человечков, их близких родственников. Копл побледнел и хотел выплюнуть сигарету, но она прилипла к губе.

— Дети! Это ж ваши дяди! — воскликнула Лея.

— How do you do? — сказал, помолчав, Менди.

— Лотти, что уставилась? Копл, чего ты спрятался? Господи, вот уж не чаяла!

Копл подошел к ним своей легкой, такой знакомой походочкой. Нюня покраснел.

Пиня снял темные очки:

— Копл! Собственной персоной!

— А ты что думал? Что у него рога на голове вырастут? — сказала Лея. — Раздевайтесь. Нюня, ты прямо лорд, как я погляжу. Пиня, Боже, какой же ты седой!

— Да, не мальчик, шестьдесят лет стукнуло, никуда не денешься.

Лея всплеснула руками:

— Господи! Только вчера, кажется, на твоей свадьбе гуляли. Как время-то летит! Ну, садитесь. Чего стоите? Как вы? Как все? Как Хана?

— Как всегда. Всем недовольна, — отвечал Пиня.

— И чем же она недовольна? Ты ей небось надоел, вот и недовольна. Как Натан? А Абрам? Я всем им звонила, но никого не застала. А может, они от меня прячутся. Мы с Коплом можем ссориться с утра до ночи, но он — мой муж, так и знайте.

— Может, выпить хотите? — вмешался в разговор Копл.

Все промолчали. Копл подошел к комоду, наполнил стаканы какой-то красноватой жидкостью из круглой бутылки и поставил их на поднос. Гостей он обнес коньяком молча, со сноровкой официанта.

Лея бросила на него недовольный взгляд:

— Что за спешка? Поставь поднос.

— Копл, ты очень молодо выглядишь, — заметил Пиня.

— В Америке не стареют, — отозвался Копл.

— Шутишь?

— В Америке восьмидесятилетние старики играют в гольф.

— Вот как. А что это такое… гольф? Может, угостишь американской сигареткой?

Копл достал серебряный портсигар и чиркнул спичкой об подошву. Пиня с изумлением наблюдал за ним.

— Американские штучки, — обронил он.

— В Америке спички бесплатны, — пояснил Копл. — Покупаешь сигареты, и тебе вместе с сигаретами дают спички. Правильно я говорю, Менди?

Пиня взъерошил бороду.

— Это Мирл?! — воскликнул он. — Ты еще не забыл, как я учил тебя Гемаре «Бова-Кама»?

— Помню.

— И что же ты помнишь?

— Первую Мишну: «Бык, канава, зуб и огонь».

— Ну и память! А ты? — Пиня повернулся к Лотти. — Говорят, у тебя уже есть молодой человек.

Лотти смутилась.

— Сама пока не знаю, — пробормотала она.

— Кто же знает? Я слышал, что в Америке сплошная любовь.

— Сегодня любовь, а завтра — до свиданья, — сказала Лотти.

Пиня вновь водрузил на нос очки. Он наморщил лоб, скосил глаза и прикусил губу. Неясно, как себя вести с этими американцами. Чего-то им не хватало, вот только чего? Может, дело в акценте, в жестах, в одежде? Вид у них был свойский и в то же время какой-то чужой; они были и евреями и гоями одновременно. Слова, которые они произносили, фразы, которыми обменивались, были каким-то искусственными, книжными. На их лицах читались простодушие, серьезность и самоуверенность, какие только за границей и увидишь. Им не хватало естественности, живости, выразительности. «Да, вот что происходит всего за несколько лет», — думал Пиня.

— Мир меняется, а? — изрек он, озадаченно взглянув на Нюню. — Ах, Господь наш небесный…

1

За годы, прожитые в Америке, Злателе и Мирл написали отцу много писем, однако Мойше-Габриэл отвечал редко. Большой разницы между отступницей Машей и своими «американскими», жившими не по еврейским законам детьми он не видел, ведь учились они в мирских школах, субботы не соблюдали, ели трефное. Несколько раз он получал от Леи деньги, но сам их никогда не тратил и отдавал Аарону.

«То, что случилось с Иаковым, случилось и с Иосифом». То, что случилось с Мойше-Габриэлом, случилось и с Аароном. Аарон женился, но с женой не жил. Его тесть, Калман Хелмер, умер от тифа. Жена Аарона открыла магазин, но коммерсантом Аарон оказался неважным. Они с женой постоянно ссорились, и кончилось тем, что она выгнала его из дома. Аарон уехал из Варшавы, отправился в Бялодревну к отцу и погрузился в хасидизм. Среди хасидов было решено, что после смерти ребе место его займет Мойше-Габриэл, а его наследником будет Аарон. Раз в месяц молодой человек посылал матери в Америку открытку и время от времени получал от нее чек на двадцать пять долларов. Возможно, из-за этих денежных переводов его жена и не настаивала на разводе.

Лея с детьми встретилась с Аароном в доме учения Бялодревны. Она сама не понимала, как узнала сына. Ведь когда она уехала, Аарон был безбородым юношей, а у этого мужчины были растрепанная борода, длинный, до щиколотки лапсердак и спадающие на расстегнутый ворот рубахи пейсы.

Лея подалась назад:

— Аарон, это ты?!

Бледное лицо Аарона побледнело еще больше. Он сделал движение, словно собирался убежать. Лотти что-то забормотала по-английски. А Менди с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.

— Аарон, ты не узнаешь меня? Я твоя мать.

Аарон принялся поспешно застегивать лапсердак.

— Да, мама, узнаю.

— Дитя мое, пойди сюда. Дай я тебя поцелую, — сказала Лея, испугавшись собственных слов. — Это твоя сестра Злателе. А это Мирл.

Аарон взял себя в руки.

— Это ты, Мирл? — сказал он. — Как ты вырос.

— Ты похож на еврея, — буркнул Менди.

— А на кого я, по-твоему, должен быть похож? На гоя?

— Менди хотел сказать, на хасида, — поспешила пояснить Лея. — Господи, как же ты себя запустил! Хоть бы причесывался изредка. Где твой отец? — Она не сводила с Аарона широко раскрытых, печальных глаз.

— А это Злателе… — Неясно было, спрашивает Аарон или утверждает. — Настоящая дама.

— Я тебя сразу узнала, — сказала Лотти и сделала шаг ему навстречу.

Аарон ничего не ответил и отправился объявить отцу о приезде гостей. Не возвращался он долго. Наконец в комнату, словно насильно, вошел Мойше-Габриэл. В это время он каждый день в течение часа изучал Зогар. Сына и дочь ему повидать хотелось, но зачем было приезжать вместе с ними Лее? Верно, согласно Закону, в присутствии детей он имел право переговорить с ней, и все же ему было не по себе. Он огладил бороду и завил пейсы. Наверняка это происки дьявола, а как иначе? Когда он вошел в дом учения, очки у него запотели, он все видел, словно в тумане.