Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках - Василий Аксенов

«Как прикажете понимать?» — спросил возмутитель спокойствия. Он ничего не понимал и даже протянул вперед запястья, как будто предлагая их для наручников.

«Совещание закончено!» — объявил Кравченко.

Все стали вставать: кто с каменными лицами, кто с усмешками, в общем, с какими-то неадекватными сдвигами кадрового состава. В открытые двери теперь можно было увидеть четверых персонажей из конвоя.

«Вас отвезут домой, — сказал Винокурову владыка Останкино. — Где живете?»

«На Бескудниковом», — ответил переводчик. Лицо его страстно и мучительно скукожилось, как будто жаждало уткнуться в какой-нибудь темный паучий угол своего жилья.

Вот так странно завершился этот эпизод идеологической войны конца Семидесятых. Тень Винокурова исчезла со столичного горизонта. Ходили слухи, что его упекли на отсидку его вечного греха. Согласно другим слухам психиатрическая помощь с ее чрезмерным аминазином навсегда превратила в «овощ» этого некогда блестящего офицера. Третий вариант: Лапин и Эр с помощью своих дружков-либералов из аппарата ЦК просто-напросто отправили Витю Винокурова на алма-атинское телевидение, где он впоследствии принял участие в бурных событиях среднеазиатской перестройки.

К концу Семидесятых в Тимирязевском районе столицы возник на радость трудящимся огромный стоматологический центр. Главное его помещение с двумя сотнями кресел напоминало футуристическую дистопию, некий микросборочный цех. Кошмар подтверждался лозунгом Брежнева: «Здоровье каждого — это здоровье всех!».

В день после открытия там оказались только трое пациентов — писатель среднего поколения Аксён Ваксон и два писательских юниора, Олеха Охотников и Венечка Проббер. Сидели они все вместе в первом ряду. Многостаночник д-р Даудов сделал всем троим глубинные уколы в десны и ушел завтракать в ожидании желаемой анестезии. Писатели тихо сидели, изредка деревенеющими ртами исторгая жалобы на цензурные службы большевиков. Олеха и Венечка практически ставили под вопрос возможность возникновения их писательского поколения. Хотят задушить в колыбели, жаловался бородач Олеха. Или выдрать все зубы, стонал Проббер, оставить один язык, чтоб ж-пу лизал. Как ты думаешь, Ваксончик, что нам делать с нашей дерзновенностью?

«А черт его знает, — ответил Ваксон. — Признаться, руки опускаются в этой стылой луже. Впору, ей-ей, бежать на какой-нибудь остров, чтобы там открыть свободный неподцензурный русский журнал».

«Послушай, Вакс, а почему на остров какой-то мы должны смываться? — воскликнул европеец Проббер из латышских стрелков. — Почему прямо здесь не начать нам свободный журнал или, скажем, альманах?»

«В конце концов, мои предки с Колчаком воевали», — как-то не очень адекватно заявил Охотников.

«А мои мерзавцы тамбовских повстанцев газировали!» — дерзновенно вскричал Проббер. Подошедший после завтрака д-р Даудов громко скомандовал: «Закрыть рты! Молчать! Всем троим! Открыть рты! Молчать!»

Так родилась идея первого в истории советской литературы неподцензурного альманаха «МетрОполь».

У идеи этой был и предтеча. Году так в семьдесят третьем — семьдесят четвертом на даче у патриарха Валентина Катаева зашел разговор о том, что его детище «Юность» в его отсутствие как-то стало выдыхаться по части нахождения новых имен и, по-комсомольски говоря, «новых путей». Присутствовали Эр, Тушинский и Ваксон. Кто-то из этих троих сказал: «А почему бы не открыть новый журнал?» Тут же кто-то еще из присутствующей четверки предложил: «Давайте с ходу придумаем название!» А следующий кто-то без проволочки выдал: «Журнал будет называться „Трап“; помните, братцы, ночь на борту „Яна Собесского“?»

Катаев сказал, что без ЦК нечего даже и пробовать, и взял на себя соединиться с членом Политбюро и секретарем по культуре П. Н. Демиодовым. В непостижимо короткий срок все сошлось, и могущественный товарищ пригласил инициаторов к себе на Старую площадь. В назначенный день все явились в чистых рубашках и даже при галстуках.

Этот фрукт Петр Нилыч был отличим от других членов Политбюро своими темными очками, которых не снимал. О нем ходила почтительная легенда, что был-де стахановцем-горновым в Магнитогорске и повредил там у домны свое зрение; ради повышенных результатов литья. Он сидел в своем кабинете величиной с баскетбольную площадку. При виде классика Катаева протрусил чуть ли не до дверей с вытянутыми руками. По ходу дважды оглянулся, как будто ждал мяча.

«Как я рад вас видеть, дорогой Валентин Петрович, в такой великолепной форме!»

Полуобнял за плечи Тушинского и Эра.

«А вот и наши лауреаты! Да-да, не удивляйтесь: все уже утверждено. Поздравляю от всей души!»

Ваксону просто подал руку и быстро ее вынул.

«Прошу вас, садитесь, товарищи».

Все уселись в кресла вокруг низкого столика с экземплярами периодической печати. Беседа началась. Говорил Катаев, вслед за ним Тушинский. Журнал «Юность» за восемнадцать лет своего существования сумел подняться до трехмиллионного тиража. При всем хорошем, что он дал, он все-таки стал слишком массовым; уповает на стереотипы. Между тем интеллектуальная часть нашей молодежи жаждет увидеть новый печатный орган писателей, осуществляющий новаторский эксперимент. В отсутствие такового они идут наобум то в одну редакцию, то в другую, получают от ворот поворот и, что греха таить, нередко скатываются в самиздат. Вот почему мы обращаемся в Центральный комитет с предложением открыть параллельно с «Юностью» новый журнал, предположим под названием «Трап», что символизирует подъем на новую высоту. Эксперимент должен быть в наших руках.

Все сказанное было изложено на трех листах машинописи. Ваксон вынул эти три листа из своей папки и передал их члену Политбюро. Принимая эти три листа, Диомидов внимательно посмотрел на передающего. Что-то знает обо мне, подумал передающий. Позднее он убедился, что был прав. Диомидов быстро прочел машинопись и отложил ее в сторону.

«Сердечно благодарю вас, товарищи, за вашу инициативу. Я передам документ в Секретариат и расскажу товарищам по Политбюро о нашей дружеской беседе. Я абсолютно согласен с вашей точкой зрения и почти уверен, что инициатива будет поддержана. Думаю, что мы можем уже поздравить друг друга. Журналу — быть!» Он встал и пожал руки писателям в следующей очередности: Катаеву (с чувством), Тушинскому (доверительно), Эру (как партиец партийцу), Ваксону (любезно).

Окрыленные, как стая осенних гусей, писатели покинули кабинет и замешкались в приемной. Произошло неожиданное: Тушинский рванул обратно к могущественному товарищу. «Павел Нилыч, можно у вас украсть еще три минуты? Буквально три!» Повернулся к братьям-писателям. «Валентин Петрович, Роб, Вакс, подождите меня пять минут! Буквально пять!» И прикрыл за собой дверь.

Оставшаяся троица уселась на диване в приемной. Ждали не три минуты и не пять, а все пятнадцать. Точнее семнадцать с половиной. По прошествии этого времени Ян выскочил из кабинета, сияющий и четырежды окрыленный. «Лечу! Лечу!» Оказалось, что Диомидов дал ему «добро» на поездку в Америку.