Женский портрет - Генри Джеймс

– Я чрезвычайно бы этого хотел; лорд Уорбертон блестящая партия. К тому же в его пользу говорит еще одно: он ваш старый друг. Ему приятно будет с нами породниться. Как удивительно, что поклонники Пэнси все ваши старые друзья.

– Ничего не может быть естественнее; они приезжают повидаться со мной и видят Пэнси. Ну, а увидев Пэнси, они естественно в нее влюбляются.

– Думаю, так оно и есть, но вы ведь так думать не обязаны.

– Я буду очень рада, если она выйдет замуж за лорда Уорбертона, – сказала со всей искренностью Изабелла. – Он прекрасный человек. Но вы вот говорите, что ей надо сидеть для этого смирно. А что, если она не пожелает? Если, потеряв мистера Розьера, она вдруг взбунтуется.

Озмонд как будто и не слышал ее, он смотрел в камин.

– Пэнси приятно будет стать знатной дамой, – немного помолчав, заметил он не без нежности в голосе. – Ну, и прежде всего она жаждет угодить, – добавил он.

– Быть может, угодить мистеру Розьеру?

– Нет, угодить мне.

– Думаю, что и мне немного.

– Да, она о вас лестного мнения. Но поступит она так, как хочу я.

– Что ж, если вы в этом уверены, тогда все хорошо, – сказала она.

– Между прочим, – обронил Озмонд, – хотел бы я, чтобы наш высокий гость заговорил.

– Он говорил… говорил со мной. По его словам, он был бы счастлив, если бы смел надеяться, что она его полюбит.

Озмонд быстро повернул голову; сначала он ни звука не произнес, потом резким тоном спросил:

– Почему вы мне этого не сказали?

– Не имела возможности. Сами знаете, как мы живем. Я воспользовалась первым же случаем.

– Вы говорили ему о Розьере?

– Да, в двух словах.

– Никакой необходимости в этом не было.

– Я подумала, лучше ему знать, чтобы… чтобы… – Изабелла заменила.

– Чтобы – что?

– Чтобы он мог вести себя соответственно.

– Чтобы мог отступить, – вы это имеете в виду?

– Нет, чтобы перешел в наступление, пока еще не поздно.

– Отчего же это не возымело действия?

– Надо запастись терпением, – сказала Изабелла, – англичане очень застенчивы.

– Только не этот. Не был же он застенчив, когда ухаживал за вами Она боялась, что Озмонд рано или поздно об этом упомянет. Ей это было неприятно.

– Простите, вы не правы, – возразила она, – он был застенчив, даже очень.

Некоторое время Озмонд молчал, взяв в руки книгу, он перелистывал страницы; Изабелла тоже молчала, продолжая начатое Пэнси вышивание.

– Для него должно много значить ваше мнение, – сказал наконец Озмонд. – Если вы действительно этого захотите, он начнет действовать.

Это было еще более оскорбительно, но она понимала, как естественно с его стороны сказать это; ведь в конце концов почти то же самое сказала себе и она.

– Почему мое мнение должно много для него значить? – спросила она. – Что я такого сделала, чтобы он обязан был со мной считаться?

– Вы отказали ему, – проговорил, не отрывая глаз от книги, Озмонд.

– Я не могу возлагать на это слишком большие надежды, – ответила она.

Озмонд через несколько секунд отбросил книгу и поднялся; заложив руки за спину, он стоял перед камином.

– Так или иначе, на мой взгляд, все в ваших руках. Я все перепоручаю вам. Если будет на то ваша добрая воля, вы с этим справитесь. Подумайте о том, что я сказал, и помните, я рассчитываю на вашу помощь.

Он постоял немного, чтобы дать ей время ответить, но она ничего не ответила, и он не спеша вышел из комнаты.

Она не ответила, потому что он представил ей в нескольких словах обстоятельства дела, и Изабелла с величайшим вниманием их обдумывала. Было в его словах что-то такое, отчего ее бросило в дрожь, и, не доверяя себе, она не решалась заговорить. Как только Озмонд ушел, она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза; долгое время, до глубокой ночи, до предрассветного часа, сидела она в затихшей гостиной, поглощенная своими мыслями. Вошел слуга, чтобы подбросить дрова в камин. Она попросила его принести свечи, потом он может ложиться спать. Озмонд предложил ей подумать о том, что он сказал; вот она и думала – и заодно обо всем остальном. Высказанное вслух утверждение, будто она способна повлиять на лорда Уорбертона, послужило толчком, как это чаще всего и бывает при любом неожиданном открытии. Правда ли, что между ними все еще существует что-то, чем можно воспользоваться и заставить его объясниться с Пэнси, – повышенная с его стороны чувствительность к ее мнению, желание поступить так, как угодно ей? Изабелла до сих пор не задавала себе этого вопроса, поскольку ее ничто к этому не вынуждало, но теперь, когда вопрос был поставлен в лоб, на него сразу же последовал ответ, и ответ этот напугал ее. Да, что-то между ними еще существовало – что-то со стороны лорда Уорбертона. Когда он только приехал в Рим, она решила, что связующая их нить окончательно порвалась, но мало-помалу убедилась, что временами она почти осязаема. И пусть это был всего-навсего тончайший волосок, минутами ей казалось, будто она ощущает, как он вибрирует. В ней самой ничего не переменилось, она думала о лорде Уорбертоне то же, что думала всегда; да и незачем было ее отношению меняться, сейчас оно было в общем-то особенно уместно. Ну а он? Неужели ему все еще мнится, что она значит для него больше, чем все остальные женщины на свете? Неужели он хочет воспользоваться воспоминанием о выпавших им когда-то недолгих минутах душевной близости? Кое-какие признаки подобного расположения духа Изабелла – у него подметила. Но на что он надеялся, на что притязал и как могло подобное чувство уживаться в нем с безусловно искренним восхищением бедняжкой Пэнси? Действительно ли он влюблен в жену Гилберта Озмонда, и если так, на что он рассчитывает? Если он влюблен в Пэнси, он не влюблен в ее мачеху, а если влюблен в ее мачеху, то не влюблен в Пэнси. Так что же, воспользоваться своим преимуществом и заставить его жениться на Пэнси, зная, что он делает это ради нее, а не ради бедной девочки – не об этой ли услуге просил ее муж? Во всяком случае, так выглядела возложенная на нее обязанность с той минуты, как она призналась себе, что лорд Уорбертон по-прежнему питает неискоренимое пристрастие к ее обществу. Поручение было не из приятных; по правде говоря, оно было просто отвратительно. В отчаянии она спрашивала себя, неужели лорд Уорбертон делает вид, что влюблен в Пэнси, полагая воспользоваться этим, чтобы обрести потом иные радости, уповая, так сказать, на счастливый случай? Но она тут же сняла с него обвинение в столь изощренном вероломстве; она предпочитала верить в полное его чистосердечие. Но, если его отношение к Пэнси всего лишь заблуждение, а не притворство, так ли уж это меняет дело? Изабелла до тех пор плутала среди всех этих возможностей, пока окончательно не сбилась с пути; некоторые из них, когда она внезапно на них наталкивалась, казались ей поистине чудовищными. Наконец она вырвалась из лабиринта и, протерев глаза, сказала себе, что ее воображение делает ей мало чести, а уж воображение ее мужа и вовсе ему чести не делает. Лорд Уорбертон настолько безразличен к ней, насколько ему следует быть, и она значит для него ровно столько, сколько ей следует желать. На том она и остановится, пока ей не докажут обратного – докажут более убедительно, чем Озмонд своими циническими намеками.