Инквизитор. И аз воздам - Надежда Попова

– И что теперь? – скривился в усмешке охотник, тоже снизив голос. – Скрутишь меня и отдашь своему приятелю-инквизитору – на виселицу, костер или куда он там решит?

– Нет, – сухо отозвался Ван Ален и, сделав один широкий шаг навстречу, коротким точным движением ударил Лукаса в живот его же кинжалом, который все еще держал в руке.

Клинок впился точно в чревное сплетение, уйдя в тело почти по рукоять. Охотник сипло выдохнул и застыл на месте, парализованный болью, стеклянно уставясь прямо перед собою – туда, где было лицо его брата, но где, это Курт знал доподлинно, он сейчас не видел никого и ничего, кроме темного, как ночной омут, тумана перед затухающим взором. Еще два мгновения Лукас стоял неподвижно, точно скованный горным морозом заплутавший путник, а потом ноги подогнулись, перестав держать тело.

Ван Ален подхватил его, прижав к себе, и медленно опустился на колени, бережно, точно боясь ненароком ударить, уложив брата на пол. От тихого запоздалого вскрика Нессель он вздрогнул, но на ведьму даже не обернулся, оставшись сидеть, как был, – все еще сжав пальцы на рукояти кинжала, сидящего в уже мертвом теле, глядя на болезненно-удивленное лицо Лукаса и мелко-мелко, хрипло, точно загнанный до пены конь, дыша сквозь плотно сжатые зубы.

Неширокая густая струйка крови, пропитав одежду, сбежала на пол и неспешно устремилась к прочерченным ведьмой кругу и знакам; Ван Ален, точно очнувшись, вдруг подхватился, метнувшись к угольному рисунку, и торопливо затер его ногой на пути ручейка, горящего темным рубином в свете свечей.

– Нет смысла, – разомкнул, наконец, губы Курт, и охотник обернулся, глядя на него пустым оторопелым взглядом человека, внезапно перенесенного неведомой силой из шумного города в отдаленную безлюдную пустыню. – Эти символы ничего не значат. Пустышка. Fictio.

– Так что это за знаки?

Голос Ван Алена был похож на шепот у постели больного – смертельно больного, которого выхаживал из последних сил и средств, рвал из рук смерти, на чье выздоровление надеялся до последней минуты и вот, наконец, осознал, что конец неизбежен; осознал – и смирился…

За огромным пустым столом на первом этаже дома судьи Юниуса охотник долго сидел без единого звука и движения, не задавая вопросов, ничего не говоря, не требуя, не объясняя, лишь неотрывно смотрел на единственную свечу посреди столешницы, плотно сжав губы и стиснув в замок испачканные в крови пальцы рук. Нессель молчала, как и все время с момента появления братьев в комнате наверху, Курт тоже не говорил ничего – просто сидел так же неподвижно и безмолвно ждал…

– Ничего, – ответил он негромко, следя за ровностью голоса так тщательно, как доводилось не на каждом допросе. – Готтер просто придумала их на ходу.

– Понятно… – медленно произнес Ван Ален и, глубоко переведя дыхание, продолжил: – Стало быть, так, Молот Ведьм. Я только что собственными руками убил своего брата. И если сейчас ты скажешь мне в ответ хотя бы на один мой вопрос, что не можешь мне этого открыть, что это тайна следствия, или просто соврешь мне – я положу тебя рядом с ним или тебе придется положить там меня. Я достаточно ясно выражаюсь?

– Вполне, – согласился Курт все так же сдержанно, коротко кивнув: – Спрашивай.

– Прежде чем узнать, какого черта происходит в этом проклятом городке, я хочу знать главное. Ты не намеревался устраивать здесь никаких вызовов духов, все это – свечи, благовония, знаки на полу – ничего не значащая чушь. Так?

– Так.

– Так… – повторил Ван Ален тускло. – Стало быть, это была ловушка, рассчитанная именно на нас с… – охотник запнулся, точно подавившись словами, и с усилием договорил: – с Лукасом?

– Нет. Только на него.

– Я хочу знать, когда ты понял. Хочу услышать, что и когда тебе, постороннему человеку, который видел моего брата впервые, сказало о том, что он предал дело, семью, людей, честь. Хочу знать, по каким, черт подери, тайным знакам ты это вычислил, чего я не увидел и не понял, почему я оказался слеп, а ты, твою мать, всё этак вот пророчески прозрел!

– Ничего я не прозрел, – по-прежнему ровно возразил Курт. – Лишь заподозрил.

– Рассказывай. Когда и почему.

– В первую минуту нашего знакомства, – помедлив, пояснил Курт. – Для охотника он слишком благодушно отзывался об Официуме, а для человека, пробывшего несколько дней в городе и не успевшего толком ознакомиться с делом, слишком уверенно заявил «не похоже на то, что местным служителям было что скрывать от своих проверяющих».

– И? – нетерпеливо подстегнул его Ван Ален. – Что это значило, по-твоему?

– Что в Официуме не все в порядке, а Лукас пытался выгородить сообщника. Впрочем, это могло означать всего лишь склонность к поспешным выводам по молодости лет, а то и личную приязнь к Конгрегации, и этот вариант я рассматривал тоже.

– Дальше.

– Наш разговор об убитой пьяным любовником девице и слова Лукаса «мы с Яном могли бы себе позволить убить ненужного свидетеля, если б имели отношение к злоупотреблениям в Бамберге». Снова попытка выгородить кого-то в Официуме и это внезапное допущение о вашей причастности – с чего? Вы явились в город несколько дней назад, когда дело уже было в разгаре, и узнали о происходящем за пару недель до того. И главное – о том, с кем именно я собирался говорить, никто из вас двоих не знал. Как вы могли бы быть замешаны даже теоретически? Допускать это – все равно что допустить соучастие кельнского обер-инквизитора или пражского раввина.

– А для красного словца, скажем? – хмуро уточнил Ван Ален; он кивнул:

– Это я допустил как версию. Что был использован просто ближайший пример, а также сработала привычка пусть несостоявшегося, но все же юриста – рассматривать всех участников дела вне зависимости от вероятности вины. Туда же, к отголоскам его прошлого, я отнес и другие слова, которые все же меня зацепили и запомнились. Лукас тогда сказал: «Среди охотников так говорят: «почему мы этим занимаемся? – потому что другие не могут». И они правы». «Они», – повторил Курт мягко, когда Ван Ален непонимающе нахмурился. – Это резануло слух. Никогда, ни при каких обстоятельствах, я не скажу о Конгрегации «они». О другом отделении, подчеркивая разницу в области или методах работы, – да, но не в целом о Конгрегации, тем более – когда речь идет о едином правиле, принципе, девизе. «Мы» – и никак иначе. «Они» – так не говорят о своих. Так говорят о тех, кто мыслится как нечто стороннее, не имеющее отношение к собственному бытию. Но опять же, это можно было списать на то, что парень все еще мучается выбором – а кто же он, охотник или студент, будущий добропорядочный бюргер, лишь временно сменивший образ жизни… Однако три этих загвоздки вместе уже насторожили.

– Бред… – нервно засмеялся Ван Ален, уронив голову на руки, и вцепился пальцами в волосы, зажмурясь. – Какой бред… Обмолвки, пустые слова, ни о чем не говорящие, это могло вообще ничего не значить!

– Могло, – все так же следя за тем, чтобы голос звучал как можно спокойней и выдержанней, согласился Курт. – И будь ситуация другой – скорее всего, я не обратил бы на это внимания. Встреться мы с вами где-нибудь в трактире на дороге, не будь вокруг этого города, не будь я в нем в поисках предательства, не пытайся я увидеть в каждом человеке вокруг врага и заговорщика… Все могло быть иначе.